– Мама, что непростительно, хотелось бы понять, то, что
я, как говорится, держала всегда руку на пульсе, или то, что ему об этом
сказала?
– Первое – низость, второе – глупость, и ваш брак
обречен.
– Это мы еще посмотрим! В конце концов, он всегда
возвращался ко мне от всех своих баб, это ведь так удобно – иметь хорошо
налаженный дом, крепкую семью, уверена – никуда он не денется! Не такой уж он
охотник до смены жен, иначе не прожил бы со мной двадцать семь лет. А теперь
ему уже пятьдесят один, опасный возраст, если начнутся передряги с разводом, с
разделом имущества, а уж тут я ни копейки не уступлю, то его запросто может
хватить инфаркт, и он останется в семье, кому он, больной, нужен…
– Господи помилуй, Вика, во что ты превратилась?
Подумай, что ты несешь? Мне стыдно за тебя, за себя, я, старая идиотка, всегда
считала ваш брак удачным. Это не брак, это катастрофа, настоящая катастрофа!
Ах, Вика, я в отчаянии!
– Брось, мама, это все слова, слова, слова, как говорил
Гамлет, а суть в том, что у меня не выдержали нервы и я проболталась. Хоть ты
меня не мучай, а то Туська от меня воротит нос, муж куда-то смылся, если еще и
ты…
– Что касается Туськи, я целиком на ее стороне, ты вела
себя с ней грубо и бестактно…
– Замолчи, мама, сию минуту замолчи! Выходит, я одна во
всем виновата, а вы все святые, одна я дура, а вы умные. Конечно, осуждать
легко, а помочь никто не хочет, вот покончу с собой, будете знать! Горючими
слезами обольетесь! Этот старый кобель бросит вас без копейки, уйдет к молодой
сучке – и привет! Идеальный папочка, идеальный зятек! Вы еще увидите, какой он
идеальный! Ты бы слышала, что он мне на прощание крикнул, этот интеллигент
хренов!
– Интересно, что уж такое он мог сказать, чтобы тебя
так поразило? Ты же сама обожаешь крепкие выражения.
– Ты хочешь знать? Изволь! Он пихнул меня и заорал: «Я
не знал, что всю жизнь прожил с такой паскудой!» Лучше б он меня просто
обматерил, а то словечко какое выбрал… Мама, ты что?
Нина Евгеньевна корчилась от смеха.
– Мама, в чем дело?
– Вика, ты помнишь «Будденброков»? Там Перманедер на
прощание обозвал Тони паскудой… И она была фрапирована! Но то Любек
девятнадцатого века, а это Москва двадцать первого… Ну ты меня насмешила!
– От твоих литературных реминисценций можно спятить, и
всегда в самый неподходящий момент!
– Наоборот, ты уже улыбаешься, значит, момент самый
подходящий. Вика, девочка, у тебя же всегда хватало ума и чувства юмора, что с
тобой на этот раз стряслось?
– Не знаю, наверное, я просто выдохлась… Сколько можно
терпеть?
– Хочешь, дам тебе совет?
– Интересно какой?
– Достаточно примитивный! Уйди от него первая!
– Так он вроде уже ушел…
– Не думаю. Это был порыв гнева, как говорится. Он
остынет, неизвестно ведь, есть у него другая женщина или он просто куда-то
скрылся, чтобы тебе насолить…
– И что?
– Он вернется, вот увидишь, а тут ты ему и скажешь:
так, мол, и так, давай разведемся поскорее.
– А если он согласится?
– Тогда, по крайней мере, ты сохранишь лицо, развод
произойдет вроде как по твоей инициативе. Он упоминал о разводе?
– Пока нет.
– Вот видишь. Ты рано впала в истерику. Все еще, может,
утрясется, хотя, если честно, я бы предпочла, чтобы вы разошлись. Это уже будет
не жизнь. Подумай обо всем, деточка. Ты еще красивая женщина, может, и устроишь
свою жизнь заново, вон Георгий все время тебе звонит, он крупный ученый, твой
ровесник, моложе Миши. Думаю, если бы ты захотела, уехала бы с ним в Америку на
годик-другой, переменила жизнь… Поздние браки со старой любовью бывают весьма
удачными…
– Мама, ты его видела?
– Видела! Милый человек, с хорошим лицом, его немножко
привести в божеский вид, приодеть, и будет еще вполне импозантный мужчина, в
таких делах многое зависит от женщины. И если у Миши не случится так называемой
великой любви, то, думаю, он обязательно к тебе вернется, если ты будешь
правильно себя вести.
– Правильно – это как?
– Достойно, интеллигентно, без этих кошмарных идей о
разделе имущества, без воплей «копейки не уступлю!», чтобы у него превалирующим
чувством было не отвращение, а уважение и даже, может быть, благодарность за
столь неожиданную для него в этой ситуации простоту неприятной процедуры…
– Значит, ты считаешь наш развод чем-то неизбежным?
– На мой взгляд, Вика, единственное, что способно
сохранить ваш брак, это быстрый и безболезненный развод.
– Мама, ты обожаешь парадоксы! – поморщилась Вика,
хотя понимала, что мать кое в чем права. – И ты думаешь, он сам не станет
делить имущество?
– Убеждена, он все оставит тебе и Туське! Разве что
машину свою заберет. Ну еще, возможно, Сидора.
– Ну, положим, Сидора я ему не отдам! Ох, мама, какая
же я дура!
– В чем дело?
– Я, кажется, поняла…
– Что ты поняла? Вика, не молчи, что ты такое поняла?
– Кажется, я поняла, кто эта баба! Я сама ему ее
показала! Помнишь, мы ездили на свадьбу? Вот там он ее и встретил…
– Очередная блондинка под два метра ростом?
– Отнюдь. Среднего роста брюнетка с глазами точь-в-точь
как у Сидора…
Михаил Петрович проснулся один в своем номере с ощущением
абсолютного незамутненного счастья, какое бывало только в детстве, в первое
утро летних каникул, когда впереди целых три месяца свободы. За окном светило
солнце, плескалось море, а в номере неподалеку спала самая лучшая в мире
женщина и ее маленький сын…
Вчера вечером, когда Мишка лег спать, Михаил Петрович
дрожащим от страсти голосом спросил:
– Ну теперь ты сможешь пойти ко мне?
Она покачала головой:
– Нет. Я его одного не оставляю.
– Но он же спит!
– А если проснется? Испугается чего-то, а меня рядом не
будет.
– Но он же большой мальчик!
– Все равно. Я слишком хорошо помню, как страшно было в
детстве просыпаться одной… Какие только ужасы в голову не лезли…
– А почему ты просыпалась одна?
– Потому что моей маме было наплевать на меня и мои
страхи, потому что она превыше всего ставила свои собственные удовольствия и
развлечения. Я так не могу. Прости.
– Мне не за что тебя прощать, я уважаю твои материнские
чувства, хотя мальчика надо воспитывать по-другому, наверное.
– По-другому я не умею.
– И что же, мы никогда не сможем здесь побыть
наедине? – замирая от огорчения, спросил он.
