– А где он похоронен, ты знаешь?
– Нет. Скажи, сейчас у тебя есть кто-нибудь?
– Есть, – твердо ответила я, вспомнив о Рыжем.
– Вот и славно! – облегченно вздохнул отец. Одной
неприятностью меньше.
А чем, собственно, я лучше него? Я так же бегу от
неприятностей, но он делает это легко и весело, а я тяжело, с тоской и
мучениями. Мне бы его легкость…
– Вот тут ты уже можешь, наверное, кое-что узнать.
– Это тридцать шестой? Сейчас будет поворот
направо? – На тридцать шестом километре находился когда-то военный
городок, от которого до дачи было чуть больше двух километров.
Но в нашем поселке я ничего не узнавала.
– Отсюда дорогу к дому нашла бы?
– Не уверена…
– Вот сейчас направо, налево и третий дом по правой
руке.
Но и дома я не узнала. Кустики моего детства стали огромными
кустами, деревца – деревьями, да и дом изменился до неузнаваемости. Когда-то
все дома в поселке были похожи друг на друга, различались зачастую только фигурками,
укрепленными на колпаке для трубы. На крыше знаменитого шахматиста был конь, у
египтолога профиль Нефертити, а у бабки с дедом – он был известным
композитором, а бабка музыковедом – красовался скрипичный ключ. Помню, мама
говорила: какая наивно-безвкусная затея! Сейчас я этих фигурок не заметила, и
скрипичного ключа тоже не было.
– Да, – только и сказала я, войдя на участок.
Перед домом вовсю цвели тюльпаны.
– Папа! Папа приехал! – раздался вопль, и на
крыльцо террасы выскочил мальчик, хорошенький, как на рекламном снимке. Но тут
же застыл, настороженно глядя на нас.
– Денька, иди сюда скорее! – восторженно закричал
отец, приглашающе раскинув руки. – Знаешь, кто эта тетя?
Мальчик подбежал и прижался к отцовской ноге.
– Это твоя старшая сестра, ее зовут Динь-Динь.
– Динь-Динь? Она китайка?
– Ну, во-первых, не китайка, а китаянка, а во-вторых,
нет, она тоже моя дочка…
– Привет, – сказала я и протянула ему руку. –
Ты Денис, а я Дина, просто папа когда-то так звал меня – Динь-Динь.
Он нерешительно протянул мне руку.
– А где вы были раньше?
– Далеко. Я живу в Бельгии, слыхал про такую страну?
Он продолжал молча меня изучать.
– Ну ладно, пошли в дом! Вы тут посидите, познакомьтесь
поближе, а я поднимусь к бабушке.
– А что у тебя в коробке? – спросил Денис.
– Ох, прости, это для тебя подарок. Вот, посмотри,
может, понравится. – Собираясь к отцу, я наведалась в «Детский мир», где,
конечно, тоже ничего не узнала, кроме мороженого – оно было почти такое же, как
в детстве, – и купила брату безумно дорогую машину «скорой помощи» с
массой каких-то приспособлений.
– Это реанимобиль?
– По-видимому, да!
– Здорово! Я ведь хочу быть врачом! Ты про это знала,
тебе папа сказал?
– Нет, просто угадала.
– А моя мама, она не твоя?
– Нет!
И тут на крыльце появилась бабушка. Я замерла.
– Дина! – крикнула она и шагнула было с крыльца,
но отец удержал ее за локоть. Наверное, боялся, что она упадет. Бабушка за эти
годы изменилась меньше всех. Только похудела немного.
Я медленно пошла к ней.
– Возвращение блудной внучки! – как-то смущенно
улыбнулась она. – Давно пора, между прочим. Ну, иди же скорее, я тебя
поцелую.
От нее, как и прежде, пахло духами «Мицуко», она была так же
подтянута и аккуратно причесана, с превосходным маникюром. Но желания рыдать у
нее на груди как-то не возникало.
– Дай-ка я на тебя погляжу. Ну что ж, ты хорошо
выглядишь, не расплылась, форму держишь, молодец. Стиль у тебя появился…
– Ты тоже заметила, мама? – обрадовался отец.
– А ты, Мальвина, совсем не изменилась, просто чудо
какое-то!
– Слышишь, Юра, она зовет меня Мальвиной! –
улыбнулась она.
Моя бабка требовала, чтобы я звала ее по имени, слово
«бабушка» приводило ее в ярость, но поскольку волосы у нее и тогда были седые,
а она еще их слегка подсинивала, я называла ее Мальвиной.
– Ты не голодна, Дина?
– Нет, что ты, мы же после обеда…
– Хорошо, пойдем ко мне наверх, поговорим по душам.
Говорить по душам в ее кабинете не хотелось. Она сидела в
своем ампирном кресле, совсем как тогда, когда в последний раз напутствовала
меня перед отъездом за границу. «Динуша, пойми, перед тобой открывается мир! Ты
сможешь путешествовать, жить, где вздумается, к тебе там будут относиться с
должным уважением, а не сочувственно или презрительно, как относятся к нам,
когда удается вырваться за пределы нашей тюрьмы. Ты не можешь себе представить,
как унизительно выезжать за границу либо вместе с целым стадом, либо под
чьим-то присмотром, но всегда без копейки… Помню, кто-то рассказывал, как
покойный Дмитрий Дмитриевич Шостакович, величайший композитор нашего времени,
будучи в Вене, попал на какой-то вечер, где все что-то давали на
благотворительные цели, а у него в кармане не было ни гроша и он вынужден был
снять с себя часы и бросить в общий котел! Чудовищно! Правда, говорили, он
устроил потом грандиозный скандал, не то в посольстве, не то в Министерстве
культуры. И это Шостакович! Они, вероятно, хотят, чтобы мы чувствовали себя за
границей максимально плохо… А ты сможешь жить как белый человек!» Разумеется,
она во всем была права, только я не хотела понимать… Мне казалось, что я им просто
в тягость – дурацкие юношеские комплексы, максимализм, путаница в башке. Они
советовали, подвигали, нашептывали – мне во благо, а я обиделась. Обиделась на
десятки лет. Наверное, это плохо, но каяться тоже не хотелось… Они ведь
смирились с тем, что я обиделась. От всех этих мыслей и чувств заболела голова.
– Знаешь, когда я представляла себе, какой ты будешь в
зрелые годы, я видела какую-то другую женщину. Более русскую обликом, что ли… А
ты иностранка. Не будь ты моей внучкой, увидев тебя на улице, я бы сразу
сказала – это иностранка.
– Я и есть иностранка, никуда не денешься… Двадцать три
года, большая часть жизни.
– Вот и хорошо! Тебе, вероятно, кажется, что мы тут все
преуспеваем, Москва стала элегантным городом… Но, во-первых, Москва это не вся
Россия, а во-вторых, видела бы ты, что было в конце восьмидесятых, начале
девяностых… Разруха, ужас, крысы на улицах, толкучки у станций метро, прилавки
пустые, талоны на все… А сколько народу не вынесло этой ломки, сколько спилось,
впало в нищету, потеряло даже те крохи, что удалось скопить за долгую жизнь. А
ты спокойно жила в Европе. Допускаю, у тебя были жизненные драмы, а у кого их
нет?
