У нас был потрясающий курс, да и вообще… Это было здорово,
это было мое… Иногда меня приглашали сниматься, но я так себе не нравился на
экране… А потом меня еще в институте пригласили в театр, и один актер сказал:
«Парень, с твоей внешностью тебе будут давать играть только героев-любовников.
Ты их, конечно, играй, но ищи для себя что-то еще, просись на характерные роли,
пытайся поярче выглядеть в эпизодах, гримом не пренебрегай, хоть это нынче и не
модно. Я чую, ты сможешь стать хорошим актером. А одни герои-любовники – это
ранняя смерть в театре».
Я прислушался к его словам, тем более что перед глазами как
раз был пример рано постаревшего героя-любовника, который пытался играть что-то
другое, а у него не получалось. Я ничем не брезговал. Один раз упросил дать мне
роль инвалида на тележке, который время от времени въезжал на сцену,
отталкиваясь деревянными чурками, и орал пьяным голосом «Катюшу». Это был такой
успех! Одна критикесса написала: «Молодой и чрезвычайно фактурный артист
Иванишин был невероятно глубок и убедителен в роли безногого инвалида. И хотя в
пьесе о нем почти ничего нет, но молодой артист создал, по сути, образ целого
поколения, в юности попавшего на войну. Сердце разрывается, глядя на этого
красавца, которому надо бы кружить в вальсе самую красивую девушку, летать на
мирных самолетах, носить красивую форму… А он ездит на самодельной каталке, и
мы знаем, что в один прекрасный день его уберут из города, увезут на далекий
остров доживать свою никчемную жизнь…» Ты не удивляйся, это была первая
рецензия в моей жизни и я ее запомнил почти наизусть. Мама после спектакля
рыдала, а отец сказал: «Можешь, чертяка, можешь!»
Ух, как я был счастлив! И родители мной гордились. А потом
Чернобыль… Отец туда поехал по долгу службы и по зову сердца, он такой был, ну
и нахватался там… Через полгода сгорел. А мама еще пожила, порадовалась моим
успехам, внука понянчила. А потом ее парализовало. Два года она лежала, даже
говорить не могла. Моя жена не выдержала, забрала сына и ушла. Вот тут я узнал,
почем фунт лиха! Всему научился. В общем-то справлялся, только глаз маминых
вынести не мог… Она так страдала, когда я ее обихаживал. Потом, к счастью,
нашлась одна женщина—баптистка, которая согласилась за ней ходить, и мама
успокоилась. Я тогда мало зарабатывал, все деньги уходили на сына и сиделку,
вот и начал сниматься в сериалах, за них платили прилично. Я поначалу не
относился к этому серьезно, а именно сериалы и принесли мне настоящий успех. Единственное,
что могу сказать, – я всегда работал честно… А потом мама умерла, и я
остался один. Жена хотела вернуться, но я не принял… Один раз она меня предала,
значит, легко предаст и еще.
– А что ж больше не женился? Думаю, недостатка в
претендентках у тебя нет.
– Что верно, то верно, – засмеялся он. – Но
знаешь, Шадрина, неохота связывать себя… Я все сам умею и живу так, как хочу,
никому не отчитываясь. Мне хорошо…
– Я тебя понимаю, в одиночестве есть много прелести.
– Конечно! А особенно когда ты целыми днями и ночами на
людях… Зимой я живу в Москве, летом стараюсь как можно чаще бывать здесь.
Знаешь, я в детстве ненавидел эту дачу, меня заставляли тут вкалывать на
огороде, воду таскать… Когда мама слегла, я хотел продать к черту эту халупу,
но дача была записана на ее имя, доверенности не было, словом, канитель, а
времени ни на что не хватало, замотался и не продал, а потом, уже после ее
смерти… Как сейчас помню, какие-то неприятности были, устал как бобик и
буквально приполз сюда. А тут сирень, соловьи поют, воздух свежий. Ну я и
пропал. А когда начал вещи разбирать, нашел письма отца к маме, он часто уезжал
надолго на полигоны и писал ей… Такие хорошие письма, чистые, наивные в чем-то,
сейчас, наверное, таких писем уже никто не пишет… И в этих письмах он мечтает о
своем домике за городом, а в более поздних, когда домик уже был, дает маме
советы, как в его отсутствие сделать то-то и то-то… И я понял, что просто не
имею права продать… И сносить не хочу, вот и взялся сам тут колупаться… Иногда
с другом приезжаю, он инженер-строитель, дельные советы дает…
– А поклонницы тебя тут не одолевают?
– Пока, слава богу, нет, – засмеялся он. –
Динка, слышишь, как соловьи поют? А в твоем этом городишке есть соловьи?
– Да что ты, откуда?
– А у тебя есть… друг? – спросил он вдруг шепотом.
– Друг или любовник, что тебя интересует?
– Любовник!
– Нет, сейчас нет. А вот друг есть.
– Просто друг?
– Просто друг!
– Он что, импотент? Или голубой?
– Ни то ни другое.
– Значит, слепой?
– Да нет, зрячий!
– А, понятно, полный идиот!
– Напротив, очень умный человек.
– Тогда, наверное, он Квазимодо и ты не видишь в нем
мужчину, да?
– Ну что ты, он весьма привлекателен. Но у нас просто
дружеские отношения.
– Ну, не знаю, может, я ваших европейских штук не
понимаю. Но я точно не голубой, не идиот и определенно не импотент…
– Что ты хочешь этим сказать?
– Сказать – ничего. Я просто хочу тебя…
Я проснулась от странного звука, какого-то железного
лязганья. И вдруг откуда-то из глубин памяти или даже подсознания всплыло: это
разматывается цепь на вороте колодца! Боже, неужто еще есть такие колодцы? Я
вскочила и подбежала к окну. Да, колодец, а у колодца в одних трусах стоит
Костя. Вот он вытащил ведро и опрокинул на себя. Восторженно вскрикнул, видно
вода холодная, и стал опять спускать ведро. Мне стало завидно.
Я завернулась в простыню и крикнула:
– Костя!
Он повернулся ко мне и выпустил из рук железную ручку. Ведро
с грохотом ринулось вниз, а он медленно пошел ко мне, встал под окном. У меня
захватило дух от выражения его лица.
– С добрым утром, Шадрина.
– Костя, я тоже хочу вот так, водой из колодца.
– Так в чем проблема?
Он протянул руки:
– Иди ко мне!
– Прямо в окно?
– Конечно, прямой путь всегда короче!
И он вытащил меня через окно и на руках отнес к колодцу.
– Но вода ледяная, учти!
– Ничего, выдержу!
– Ну смотри!
Он вытащил ведро.
– Не передумала?
– Нет!
На лавочке возле колодца стоял ковшик. Он зачерпнул им воду
из ведра.
– Попробуй, а то потом скажешь, что я не предупредил…
Вода была ледяная, даже зубы заломило, но такая вкусная, кажется,
я никогда еще не пила ничего вкуснее.
– Давай! – решительно заявила я и зажмурилась.
