— Скрипку не любите? Как же так? — огорчился профессор и даже карандаш положил.
— Я очень люблю музыку, — сказал Карасик, — но у скрипки и колоратуры мне неприятна витая тонкость звукового хода. Нет объемности… Это пронзительный штрих скорее. А вот рояль, баритон — это трехмерный звук, развернутый в пространстве, густой по акустической консистенции тон. Он облегает стены, им заполнен зал до краев.
Профессор с интересом слушал его. Он подумывал, о чем бы еще спросить Карасика. Ему просто не хотелось его отпускать.
— Забавно, — сказал он. — У вас все по-своему получается. Это, вероятно, и есть сущность вашего литературного дела.
Они говорили о живописи, искали сродство между цветом и звуком. Карасик заговорил о Григе, которого любил с детства. Угловатую, лаконическую музыку северного композитора с его мелодиями, ниспадающими по уступам, как водопад, Карасик дерзостно сравнил с живописью Врубеля: «У них от перенасыщенности, от внутреннего неистовства, при внешней немногословности краски и формы выпадают кристаллами».
— Скажите, — вдруг спросил Токарцев, — а можете вы на такие вот темы говорить у вас там… ну, у наших благородных парней?
— Еще как! Может быть, не в такой форме, — сказал Карасик, — но говорим мы очень часто.
И он рассказал профессору, как говорил полуголодным, замерзшим судоремонтщикам в саратовском затоне о Леонардо да Винчи, о Микельанджело.
— Вы молодец, Евгений… Евгений…
— Григорьевич…
— Евгений Григорьевич! Молодец вы. Что? Круто сломали линию хода и пошли к этим чудесным ребятам. Вы знаете, у них есть какая-то врожденная воспитанность.
— Правда, хорошие ребята?
— Отличный молодой народ, хорошие головы, свежая кровь!
— Очень уж они жадные. Глотают все, что ни попало, прямо кашалоты.
— Ничего, я надеюсь, они не заболеют рецидивами наших интеллигентских хворей… Сомнение, тоска, виноватость и так далее. Честное слово! Жаль, поздно мне, а то я бы тоже и в футбол начал играть. Что? Честное слово!
Выходя из кабинета вместе с профессором, Карасик разглядел в уютном сумраке гостиной несколько сидящих фигур. После светлого кабинета он в первое мгновение не видел лиц, потом он рассмотрел Ладу, Марию Дементьевну, Цветочкина, Ласмина, Димочку. Кто-то еще сидел в сторонке у рояля.
В гостиной сумерничали. Но вдруг малиновый закатный луч, пористый и кишащий пылинками, проник сквозь разрез в шторе и упал на голову сидящего поодаль. Карасик увидел, как ярко вспыхнула знакомая прядка.
— Видите, — заговорил тотчас Ласмин, — Антон Михайлович — подлинный избранник славы! Даже луч находит в темноте его и останавливается именно на нем.
— Браво, браво! — сказала Мария Дементьевна. — Вам, Валерьян Николаевич, надо было быть поэтом, а не юристом.
Антон увидел Карасика, встал неловко, потом снова сел.
— Здоруво, Женя! — сказал он с нарочитой развязностью. — А я вот с тренировки зашел.
— Ого! — воскликнула Лада. — Вас, видно, строго держат — отчет приходится отдавать.
— Не отчет, — пожал плечами Антон, — а надо же объяснить, раз он не знает.
— Ничего не надо объяснять, все понятно… — Карасик раскланялся. — Антон, у нас к восьми кружок.
— Если вам так надо, идите, — сказала Лада. — Он сейчас.
— Иди, я сейчас, — сказал Антон.
Димочка, стоявший в сторонке, картинно развел руками, иронически поглядывая на Карасика.
— Послушайте, — грубовато сказал Боб Цветочкин, — оставьте вы его в покое. К чему ему все эти ваши кружки?
— Он мячи берет недостаточно идеологически четко! — захохотал Димочка.
— У вас, видимо, кругозор не шире ста двадцати на девяносто…
[27]
— вызывающе заметил Карасик Цветочкину.
Его перебил Ласмин:
— Боб абсолютно нрав. У нас не умеют еще беречь, ценить…
Он стал многословно бубнить о национальном почете, которым окружают за границей известных спортсменов, привел известный пример с финским бегуном Нурми, которому при жизни поставили памятник, вспомнил, что сам президент жал руку французскому боксеру Карпантье, когда тот отправлялся защищать честь нации в Америку…
— Жаль, вы не были, Ардальон Гаврилович, на последнем матче! — воскликнул юрист. — Если бы вы видели, под какие овации и восторги играл Антон Михайлович… Как хотите, это настоящий вратарь страны, один из последних рыцарей нашей эпохи. Кто знает, может быть, в нем в последний раз воплотилась с такой исконной первобытной мощью сила русского богатырского духа.
Профессор поморщился.
— Что это: близорукость или благоглупость? — спросил Карасик у Ласмина.
— Да что вы смыслите в спорте? — сказала Лада. — Тоже мне атлет!
— Лада, Лада! — укоризненно сказал профессор.
Карасик уже собирался уходить, но понял, что ему дают бой нарочно в присутствии Антона и бой этот надо принять. Он не любил громыхать цитатами и умел обходиться без них. Но тут надо было блеснуть.
— Я слегка интересовался этим вопросом, — скромно сказал он, — кое-что почитывал. А вы это вряд ли читали, а?
— Где уж нам такие книги добывать… — протянул Ласмин.
— Нет, позвольте, я уж доскажу! — почти закричал Карасик. — Мне это надоело. Давайте уж раз навсегда, черт возьми… Вы говорите о величии зарубежных спортсменов, а вы знаете, как Лядумегу — я сам слышал от него этот рассказ — немецкий спринтер доктор Пельцер шипами пытался разорвать икру? А вы видели лицо Эйно Пурье, когда он у нас в беге со Знаменским сдал на предпоследнем круге?..
Карасика уже нельзя было остановить. Он обрушил на головы слушающих десятки историй о нравах профессиональных спортивных клубов. Он рассказал, сколько заплатили легендарному Ален Джемсу, ловкому инсайду лучшей английской команды «Арсенал», прозванному Блуждающим форвардом.
— А знаменитый Монти — «Буйвол Помпас», купленный вместе с другими, уругвайцами Италией, выигравший первенство мира, изуродовавший шесть олимпийских игроков и зверски покалеченный англичанами на Уэмблейском стадионе. Или, наконец, знаменитый Бен Хорг, наемный убийца «Королевских буйволов»… А то, что вы тут говорили, это… это, я бы сказал, широковещательно, но узколобо… глубокомысленно, но мелкотравчато.
Все были слегка ошарашены. Ласмин молчал. Чтобы смягчить остроту положения, профессор сказал:
— Я был в Испании на бое быков. Выглядит это импозантно, но омерзительно. Что?..
— А ты чего молчишь? — накинулся вдруг Карасик на Антона.
