Он посмотрел сбоку на Настю. Лунная дорожка пошла по озеру. Отблески дробились, освещали Настино лицо. И Антону был виден профиль Насти, как бы обведенный светящимся и лучистым контуром. Настя задумчиво смотрела на воду.
Антон почувствовал огромную нежность. Ему захотелось сказать что-нибудь очень хорошее и простое Насте. Он подсел немножко теснее:
— Настя, Настасья Сергеевна, я вас все хочу спросить, все это…
И он опять замолчал.
— Ну, чего же вы молчите?
— Да вот как-то все это…
— Ну, ну, — подбадривала его Настя.
И тогда, совершенно не зная как, решительно и убито, Антон проговорил:
— Вот… на дубу три ветки, а на каждой по три яблока. Сколько всего?
— Ну, девять, — изумилась Настя.
— Э-э, разве на дубу яблоки растут? — сказал с превосходством Антон. — А еще инженер!
— Ой, смешной вы, Антон! — ласково засмеялась Настя. — Хороший вы, славный, чистый вы весь какой-то… И отчего мне с вами так хорошо?
Антон уставился на Настю, потом вдруг радостно, решительно и косолапо обнял ее.
Она стала сразу строгой и чужой. Она схватила Антона за руку. Пальцы у нее были холодные и жесткие.
Антон не разжал рук.
— Мертвая хватка… будьте покойны… — бормотал он, усмехаясь, плохо соображая, что говорит. — Так и в газетах написано: «Кандидов — мертвая хватка».
Настя сердито вырывалась:
— Кандидов, пустите сейчас же!.. Эх, вы…
Антон взглянул ей в лицо и обиженно выпустил.
Настя хотела еще что-то сказать, но вдруг беспомощно махнула рукой, резко повернулась и ушла, не попрощавшись, строгая и неумолимо обиженная.
Антон постоял секунду, потом сорвался было с места, бросился вслед:
— Вы куда?.. Настасья Сергеевна… Настя!
Он остановился и с размаху ударил себя в щеку:
— Ой, арбузник я, арбузник!..
На пруду что-то легонько бултыхнулось. И у самого берега, дразнясь, квакнула лягва.
Глава XXXVI
ПОРТРЕТ НА ОБЛОЖКЕ
Через день Антон сидел в кафе с Бобом Цветочкиным, Димочкой и Ладой. Настроение у Антона было скверное. Сосредоточенно сопя, он пытался через соломинку высосать сливки из стакана «кофе-гляссе». Это было трудное и необычное занятие. Сливки пузырились и разлетались брызгами.
— Ну, что вы такой кисляй сегодня? — спросила Лада. — Расскажите что-нибудь из волжской жизни.
Антон молчал. Лада подсела поближе:
— Отчего вы такой грустный-грустный?
— Вовсе я не грустный-грустный-грустный, — хмуро отвернулся Антон.
— Сейчас я его живо развеселю! — воскликнул Димочка и сделал жест фокусника. — Делаю раз!.. Два!.. Алле, гоп! — И он вынул из портфеля журнал.
Закрывая от Антона, он показал что-то Ладе. Та восхищенно всплеснула руками. Димочка повернул журнал обложкой к Антону. Во всю обложку спортивного журнала большого формата был напечатан портрет Антона. Антон был великолепен. Он был изображен во всем своем голкиперском величии: в свитере, в перчатках, с мячом. Антон схватил журнал обеими руками. Так крупно его еще никогда не печатали.
— Так это я тут? Ох ты, черт, а?!
По-детски обрадованными глазами он обводил присутствующих, всматривался в журнал, отводил его в сторону, смотрел издали.
— Вот так петрушка! Ай да Антон-тамада!.. А ничего ведь парень, типичный Кандидов.
Он так фыркнул в соломинку, что пена и сливки веером брызнули на окружающих. Потом он вдруг встал.
— Вот нашим-то сюрприз, — сказал он. Голос его потеплел.
Его не отпускали. Лада повисла у него на руке. Антон осторожно высвободился:
— Неловко, и так третий день носа на работу не кажу.
— Не умеете вы себя поставить, — сказал Цветочкин своим обычным методическим голосом. — Вот я, например. Я прежде всего спортсмен. Ну хорошо, спортсмен с завода «Магнето». Но утомляться на производстве? Зачем мне это? Есть масса специальных приемов неработы в конце концов. Я занят прежде всего на тренировке — раз, массаж — два, моцион — три. Отдых после матча нужен, как по-вашему? Безусловно. Четвертое — обдумать методу требуется время? У меня все время расписано. Куда же вы?
…Ребята работали у малого гидроканала. Настя нагнулась, просовывая руку в заевший механизм. Она провела пальцем по мотору, потом вытащила руку. Палец был в ржавой грязи.
— Вот вам ваш знаменитый Антон! — сказал в сердцах Бухвостов.
— Да, забурел работничек, — огорчился Фома.
В эту минуту вошел возбужденный Антон.
Яркий галстук его развевался на ходу, как флаг. Среди усталых, выпачканных товарищей он выглядел франтом и бездельником. Он почувствовал это. Пыл с него слетел, но по инерции он протягивал уже журнал со своим портретом на обложке:
— Вот, глядите!
Все молчали.
— Тебя вот куда глядеть поставили, а ты? — укоризненно сказал Фома.
Бухвостов сгоряча схватил руку Антона и ткнул ее в засорившийся механизм:
— Тебя это нисколечко не занимает…. лишь бы о тебе шумели, и больше ничего…
Антон резко вырвал свою руку.
— Пошел к черту! — сказал он. — Не приставай! — и вышел, хлопнув дверью.
Антона вообще перестало занимать все, что происходило в общежитии. Карасик встречал его в разных местах, и всюду он был весел и общителен, дома он напускал на себя вид томный, тоскующий. У него произошло еще несколько стычек с Бухвостовым. Даже с миролюбивым Фомой он перестал ладить.
После одной из таких размолвок с Антоном Фома и Бухвостов едва не рассорились между собой.
— Он думает, Коля, что все дело в зависти. Будто мы его карьеру заедаем, дурака!
— Это ты, может быть, завидуешь, — обиделся Бухвостов.
— Я? Вот те здравствуйте!.. Уж кто бы говорил, кажется… Я ведь тоже глаза имею…
— Ну, и что же ты видишь своими глазами?
— Это уж мое дело, что я вижу. У тебя очков не прошу.
— Ну и молчи тогда!
— И молчу.
Антона очень редко можно было теперь застать дома. И с Карасиком он перестал вести ночные дружеские разговоры, когда сквозь тьму они тянулись друг к другу на огонек папиросы. Карасик долго набирался духу, но в конце концов решился:
— Слушай, Антон, что с тобой такое?
— А что? — неохотно отозвался Антон. — Ничего особенного.
