— Ах, эти футбольщики, — говорила мама Фрума, — они расшумятся, так это не дай бог! Антон, положим, тоже хорош. Мальчики для него так старались, а от него одно огорчение… Ну, идемте уж.
Груша привезла целый мешок с арбузами. Полосатые спелые шары выкатились на стол.
— Надо угостить мальчиков! — воскликнула мама Фрума.
И через несколько минут она уже бегала по комнатам, разнося угощение, и утешала. На все случаи жизни у нее было заготовлено одно всеисцеляющее утешение.
— Как вы думаете, — спрашивала мама Фрума, — сколько жителей всего на свете?
— Да около двух миллиардов, — отвечали Фома, Бухвостов, Карасик.
Она задавала этот вопрос в каждой комнате всем по очереди.
— Так на свете, самое лучшее, минимум два миллиарда неприятностей и огорчений, — говорила мама Фрума. — Так стоит из-за каждого убиваться?
— Действительно, одна двухмиллиардная мировой скорби! — невесело смеялся Карасик.
Груша сидела в комнате Насти. На столе перед Настей лежал арбуз, светло-зеленый, матовый. Печально припав к холодной корке головой, Настя что-то выцарапывала перочинным ножичком.
— А тебя что, Антон выписал? — спросила она как можно равнодушнее.
Но Груша почувствовала ревнивое любопытство в ее голосе.
— Ой, Настенька, вы не думайте!.. — заторопилась она.
Она все рассказала, как она готовилась на Волге, зачем она приехала. Перед Грушей стояла тарелка, полная арбузных корок. Тараторя, Груша звучно выплевывала семечки, и они сочно щелкали о тарелку.
— А Евгений Григорьевич у вас есть? — спросила вдруг застенчиво Груша.
— А кто это? — не сообразила сразу Настя.
— Ну, вот этот деликатный такой, который в газете печатается. Вы его как, Карасиком кличете?
— Ах, Карасик! — засмеялась Настя. Она поняла вдруг смущение Груши. Ей стало весело.
А в соседней комнате хмуро расхаживал Бухвостов. Вприпрыжку за ним бегал Фома.
— Вот тебе и выиграли первенство, вот тебе и выиграли первенство!..
— Уйди, говорю!
— И уйду, дождешься. Сам, один играй.
Крупная, дородная, сидела перед маленькой Настей Груша Проторова. Внезапно Настя почувствовала доверие к этой большой, сильной девушке. Она чем-то напоминала Насте Антона.
— Груша, не вернется он, — сказала Настя.
— Кто, Тошка-то? Очухается — сам придет. Я их, грузчиков, породу наизусть знаю, все такие. У, демон!
В соседней комнате Бухвостов и Фома уплетали арбуз. Они с носом по самые глаза погрузились в сладкую хрустящую мякоть. Говорили с полными ртами.
— По-твоему, перегиб? — спрашивал Бухвостов.
— По-моему, Коля, перегиб, — отвечал Фома, спешно жуя. — Он хоть и гад, конечно, но парень ничего.
— Гад, но ничего, — соглашался Бухвостов.
Человек, возвращающийся из долгого отсутствия домой в предвкушении счастливой встречи и семейных радостей, но заставший на месте своего дома головешки пожарища, поймет чувства, испытанные Баграшом. Все, казалось, полетело к черту. Едва Баграш вошел в общежитие, как наблюдательный его глаз подметил катастрофические приметы. Полы были не подметены, чертежи валялись где попало. На некоторых из них лежал слой пыли. Баграш понял, что без него произошло что-то неладное. Когда ребята вернулись с работы, он поговорил со всеми по очереди.
— Всех повышибать вас! — слышалось из комнаты Баграша. — На поле вы туда-сюда, команда, а так — сброд!
Из педагогических соображений Баграш нарочно сгущал краски.
Фома и Бухвостов вышли из его комнаты встрепанные, распаренные, красные и долго еще потом вздрагивали, отдувались и, смотря друг на друга, качали головами.
Но, несмотря на баню, на полученную трепку и взгрев, оба — и Фома и Бухвостов — как будто повеселели. Потом из комнаты Баграша вылетела сконфуженная и пристыженная Настя. Она вышла, закрыла за собой двери, весело встряхнулась. Попало и маме Фруме за беспорядок.
— Что это за глаз? — удивилась мама Фрума. — Один раз зашел и все уже видит. Вот это хозяин и называется!
Дошла очередь до Карасика. Карасик был уверен, что поступил геройски, и был спокоен. Но Баграш жестоко распушил и его. Он говорил очень обидные слова. Он утверждал, что на Карасика нельзя надеяться, что он не сумел оградить Антона от дурных влияний, что в своей комнате кое-как твердость он сумел проявить, а дальше не хватило пороху. И, в общем, выходило так, что для коллектива Женя ничего не дал, а потом и сам закис.
— Пойми ты, Баграш, — оправдывался Карасик, — мне ведь тяжелее, чем всем. Для меня ведь Антон не просто товарищ по команде, хороший там парень и все такое. Ведь всю жизнь, понимаешь?.. Для меня образцом был, так сказать… Через него я и с новыми людьми думал сдружиться.
— Вот, спасибо, — сказал Баграш. — А мы все не считаемся? Эх, Женя, Женя!.. Много в тебе еще чепухи сидит. Образец!.. Любишь ты эти пышные словеса. Литературная, должно быть, привычка, так? А мне его просто, как нашего, без всякой марки, просто жалко, и хватит с меня.
Карасик побрел к двери.
— Да и мы сами… — после некоторой паузы сказал Баграш. — Мы, думаешь, сами не виноваты? Я и себя ругаю… Парень он действительно выдающийся по своей части, надо было его на особое положение. Он, правда, в сборной стипендию имеет, но с нашей стороны какая-то уравниловка была. Не учли мы некоторые моменты. Пользуется же наша команда на заводе особыми условиями, так? Освобождают время для тренировки, на дачу вывозят… А в своем коллективе такому парню не сумели создать условия. Это уж я сам недоглядел. Но все-таки, я думаю, рано или поздно его к нам потянет, закваска у него хорошая. Вольница, правда, артельная, крючник, но все-таки наш.
Через час он созвал всех в общую комнату.
— Ну, ребятки, так как же? — сказал Баграш, оглядывая собравшихся. — У меня есть план, друзья.
— И у меня есть план! — закричал Фома.
— Мальчики, давайте мыслить, — сказала Настя. — Вернуть Антона — это значит победить его.
— Вот мы и говорим, — сказал Бухвостов, — команда ему должна на поле доказать.
— А дальше? — спросил Карасик.
— А дальше? Дальше, значит, видите, дядя, мы и без вас игрочки… Не хотится ль вам на чашку чая со старыми друзьями?.. Играть можешь в сборной, а работать с нами.
— Тогда тренируйте и меня! — закричал Карасик, страшно возбужденный. — Хватит с меня быть болельщиком! Тренируйте меня сейчас же, к дьяволу!
Баграш оглядывал ребят. Глаза у всех повеселели. Команда с надеждой смотрела на своего капитана. Ничего! Жить можно. Выправимся…
