Эрика настиг протяжный вопль. Его испустила явно нечеловеческая глотка – звук, раскатившийся по коридору, словно ударил в спину. Волна ужаса и чувство беспомощности захлестнули Эрика, как если бы кто-то с необоримой силой толкнул его в смерть, в небытие. Еще ему мнилось, что эти жуткие ощущения нахлынули внезапно, прервав счастливую эйфорию или транс, – так человек, погруженный в приятные сны, просыпается в огне нежданного пожара.
«Ххешуш!..» – подумал Эрик и, развернувшись, помчался в верхний холл. Что могло случиться с хаптором?.. Внезапный недуг, что-то вроде припадка или желудочной колики? О болезнях этой расы он имел лишь общее представление – кажется, в старости они умирали от сердечной ишемии, но Ххешуш был крепок и относительно молод. Допился до белой горячки? Но бутыль с горячительным хоть и выглядела объемистой, но все же не до такой степени, чтобы явить Ххешушу зеленых чертей. Да и пил он в последнее время гораздо меньше... Так что же произошло?
С этими мыслями Эрик ворвался в зал.
Тут застыли в воздухе два нарисованных книха, под ними валялась палитра со световыми перьями, а на столе, рядом с проектором, маячила невскрытая бутыль. Под самым потолком висел Ххешуш, оплетенный щупальцами УБРа; гибкие манипуляторы прижимали его руки к бокам, один отросток охватывал шею, но вопить не мешал – очевидно, робот дожидался команды, чтобы придушить чужака. Ххешуш орал и дрыгал ногами, а к пяткам его присматривался Цезарь, сидевший у стола. На морде пса явно читалось: допрыгну и цапну или не допрыгну?.. Пожалуй, допрыгнуть он мог – гравитация здесь была для мастифа меньше привычной.
– Перестань вопить, я уже здесь, – сказал Эрик со вздохом облегчения.
Ххешуш смолк и, вывернув шею, уставился на Эрика. Потом прохрипел:
– Я рисовал. Никого не трогал. А этот хуси-хуси поко как налетит, как схватит... Я помню, Рирех, дрался с такими... Прожжет лазером, и стану я дыркой без задницы...
– Не прожжет, – сказал Эрик и распорядился: – УБР, отпусти его.
Никакой реакции. Разве что Цезарь показал клыки и негромко рыкнул.
– Отпусти хаптора! Он находится здесь в качестве гостя! Поставь его на пол!
Опять ничего.
– Я же говорю, хуси-хуси поко, – буркнул Ххешуш. – Даже тебя не слушает.
Вытащив шарик вокодера, Эрик включил его и сунул в ухо.
– Петрович, беда у нас. Жду тебя в верхнем холле. Поторопись, будь добр.
– Иду, – послышалось в ответ.
Инженер примчался со свитой из трех «паучков» и, кажется, готовый к любым неожиданностям. Одет он был по-домашнему, в шортах, майке и панаме, но вооружен – и не мелким бластером, как у коммандера Шошина, а метателем плазмы устрашающих размеров, которым можно прожечь дыру в каменной стене. «Надо же, такую штуку протащил!..» – мелькнула мысль у Эрика. Впрочем, вряд ли Абалаков спрятал в багаже что-то недозволенное; очевидно, метатель он собрал здесь, из запасных деталей к киберповару и роботам-слугам.
Убедившись, что миссию никто не атакует, Петрович отставил оружие и с интересом воззрился на Ххешуша.
– УБР меня не слушает, – сказал Эрик.
– Голосовые команды воспринимаются только в боевом режиме. – Абалаков сдвинул панаму на лоб и почесал темя. – Впрочем, будь он в боевом, от нашего друга пыль бы осталась, да и той щепотка. Это я недосмотрел! Сейчас я его перепрограммирую.
Он принялся тыкать в клавиши комм-браслета.
– Пока я был рядом, УБР не покушался на Ххешуша, но стоило отойти... – начал Эрик.
– Пока ты стоял рядом, он считал хаптора пленным, – откликнулся Петрович. – А раз тебя нет, это уже не пленник, а диверсант, которого положено сдать воинскому начальнику.
Эрик огляделся:
– И где тут у нас начальник?
– А я на что? У кого коды доступа, тот и командир! – Петрович коснулся клавиши ввода, и Ххешуша осторожно опустили на пол. – Больше УБР нашего художника не тронет. Я внес его в список допущенных лиц и морд – восьмым, после Цезаря. – Он взвалил метатель на плечо и помахал роботам: – Пошли, ребята. Нам еще катер нужно подготовить, тесты контроля прогнать, дюзы продуть... Дел много!
– А зачем? – спросил Эрик, тотчас насторожившись. – Зачем катер? И как дюзы продуть, если их нет?
– Это, юноша, такое древнее заклятье. Как соберутся в старину чего-то запустить повыше стратосферы, так начинается продувка дюз, – пояснил Петрович. – А что до катера, так завтра Ричард на станцию летит. Причалы хочет осмотреть, на предмет стыковки с нашими торговыми корытами.
С этими словами он удалился.
Эрик бросил взгляд на Ххешуша. Тот стоял с обалделым видом, тер шишки на черепе, косился на потолок.
– Ты не беспокойся, больше робот тебя не потревожит. Ты рисуй, рисуй, – промолвил он. – Не буду мешать. Я загляну перед ужином.
Быстрым шагом Эрик направился в коридор, прикидывая, где сейчас Ричард Харгрейвс, в городе или в своем кабинете. Ему срочно понадобилось увидеться с торговым атташе.
ХХЕШУШ, НЕКОГДА ДРАХАРД’ШОГА
Будучи трезвым, он, как правило, не мог заснуть. Но кхашаш тоже не даровал полного забвения; виделись ему то трюм с мертвецами, то истекающий кровью Караха’бин, то офицер-экзекутор с широким ножом, то пол, заваленный кишками казненных. Случались и другие сны, столь же неприятные, а самым жутким был кабак, кхаш, откуда его гонят, не дав ни капли пойла. Со временем он выяснил, что память о войне, связанная с кровью, казнями и мертвецами, отступает, если перевести кошмар в рисунок, изобразить видение в реальности; правда, страшные сны не уходили навсегда, но хотя бы несколько дней его не тревожили. С кабаком было сложнее. С этим проклятым кхашем, со взглядами, что бросали на отверженного шуг’нихари, с работой на свалках, скотобойнях или в коллекторе для сбора нечистот... Определенно сложнее! Как нарисовать унижение, ненависть, безысходность?.. Это не отряд живых бойцов, не куча растерзанных трупов, не схватка на планете и не сражение в пустоте, где корабли, попав в потоки плазмы, расцветают огненным фейерверком... Ненависть, унижение – не картины, а чувства. Как их изобразишь!
И потому видение кхаша, где его не напоили, или трубы со сточными водами было особенно гнусным. Он ярился во сне, скрипел зубами, стискивал кулаки. Очнувшись на своем убогом ложе, долго глядел в потолок, испещренный трещинами и потеками, ощущая, как в нем копится злоба. Поднимался и, если находил чем платить, шел в кабак. Выплеснуть мерзкое чувство в рисунках он не мог, и потому его терзали ненависть, бессилие и безнадежность. Правда, имелись другие способы утихомирить злость – напиться, затеять ссору, сокрушить кому-то челюсть или врезать по рогам. Он был очень силен, его боялись, но пойло обычно побеждало. Кончалось всегда одинаково – его выбрасывали из кхаша.
Но сегодня он уснул, не выпив ни капли. Он спал на чистом ложе в просторной комнате, и за ее окном сияли над внутренним двориком яркие звезды. Он спал спокойно, и не являлись ему в снах ни мертвые соратники, ни офицер-экзекутор, ни скотобойня, заваленная гниющими внутренностями, ни даже страшный робот шуча. Робота усмирили, а что до всего остального, это случилось давно, очень давно... Наверное, в другой жизни, а в этой были только стены, на которых можно рисовать, только краски и чудесная палитра. Еще был Рирех и были пятеро его товарищей. Не шуча. Не ашинге. Не кирицу’ххе... Просто люди.
