— Все журналисты, гоняющиеся за сенсациями, немного сумасшедшие, и я не исключение. Я видела устроенный вами маскарад, но меня действительно интересует Инга Колокольчикова — она у вас?
Тут до меня дошла вся глупость и абсурдность моего вонроса. Если Инга у них, то меня как ненужного свидетеля заставят замолчать навечно. Я почувствовала, как у меня от страха начинают дрожать и слабеть ноги. А еще я ощутила сильные позывы к мочеиспусканию.
Готы расступились передо мной. Не веря своему счастью, я переспросила:
— Я могу идти?
— Может, ты хочешь остаться? — насмешливо поинтересовался Дом.
— Да нет, мне пора. В редакции уже заждались меня. — Даже скрывшись в темноте, я не чувствовала себя в безопасности — боялась, что они в качестве развлечения устроят за мной охоту. Вместо того чтобы возвращаться известным мне путем, я рванула, куда глаза глядели, подальше от готов. Отойдя, как мне показалось, на безопасное расстояние и не замечая за собой погони, я подумала: «С другой стороны, почему я должна верить в то, что они непричастны к исчезновению девочки? Может, стоило остаться у них, хорошенько порасспросить — глядишь, и удалось бы что-нибудь выяснить? Да и одной возвращаться по темному лесу, не зная толком дороги, глупо». Но желания вернуться назад и вновь оказаться среди готов у меня не было. Чернота готов меня пугала больше, чем лесная темень.
Мои надежды выйти к монастырю не оправдались; после длительного блуждания по лесу я наткнулась на какие-то постройки, рядом с которыми увидела дома сельского типа, с огородиками, заборами, но нигде не было видно света. Я поняла, что заблудилась и звонить кому-либо было бесполезно, так как не смогла бы объяснить, где нахожусь. Здесь все напоминало глухую сельскую местность, возможно, это был пригород — ведь не могла же я за короткое время так далеко уйти!
Заморосил дождь, вскоре он усилился, и я насквозь промокла, не найдя укрытия. Мне стало очень холодно, зубы выбивали чечетку, я шла по пустынной улочке и ни в одном из домов, прятавшихся за высокими заборами, не видела света. Ощущение было такое, что я попала в мертвое, заколдованное село, лишь иногда во дворе дома лениво возилась цепная собака, не имеющая желания в такую погоду покинуть будку, чтобы облаять меня.
Перед глазами все двоилось, троилось, тело сотрясал озноб, я уже не могла ни о чем думать и мечтала лишь согреться. Неожиданно я увидела автобусную остановку с навесом, хотя он уже мало чем мог помочь, так как на мне не было сухой нитки. Странно, но здесь не было указателя с названием остановки, наименованием автобусного маршрута — возможно, автобус здесь давно не ходит. Я безостановочно цокала зубами, тряслась, словно в лихорадке, имея лишь одно желание — лечь на поломанную скамейку и умереть. Решив дать отдых уставшим от многочасовой ходьбы ногам, я присела на скамейку, но вскоре почувствовала, что она ледяная. От холода ощущалась боль в копчике и почках. Я устало поднялась, обхватив себя руками, чтобы хоть таким образом удержать чуточку тепла. Дождь перешел в мокрый снег, он падал огромными хлопьями и укрывал землю. Я поняла: если что-нибудь не предприму, то до утра замерзну насмерть. Но чем я могла себе помочь?
Вариантов было немного, и я решилась: перелезла через ближайший забор, порвав при этом джинсы, добралась до покосившегося домика и начала тарабанить в дверь — но безрезультатно. Я попыталась найти убежище в рядом стоящем сарайчике, но он был закрыт на замок. Слезы на моем лице смешивались с таявшими снежинками, грудь разрывалась от кашля, из носа беспрерывно текло.
В отчаянии я так сильно стала стучать в окно, что стекло треснуло. Уже почти ничего не соображая, я вынула осколки и забралась внутрь. Подсвечивая фонариком, который теперь светил совсем слабо, я обнаружила в комнате допотопную металлическую кровать и, стянув с нее одеяло, укуталась в него. Мокрая одежда, прилипшая к телу, не давала согреться, и я, не раздумывая, стащила с себя все, а сама закуталась с головой в одеяло в хрустящем белом пододеяльнике и приятно утонула в перине. Я стала согреваться, озноба уже не было, зато пришло осознание того, что я сделала: лежу в чем мать родила в чужой постели, в чужом доме, да еще окно разбила. Самым разумным было уйти, но я ни за что ие стала бы натягивать на себя мокрую холодную одежду, а потом по непогоде идти неизвестно куда, Я успокаивала себя, рассуждая, что если до сих пор никого нет в доме, то вряд ли среди ночи кто-либо объявится. Понимая, что все равно надо будет до рассвета покинуть это место, я решила осмотреться — нет ли здесь какого-нибудь обогревателя, чтобы высушить одежду. Но, увы, в комнатушке, кроме кровати и большого старинного сундука, больше ничего не было, и, закутанная в одеяло, зябко переступая босыми ногами, я собралась приступить к поискам в другой комнате и открыла дверь.
То, что я увидела, мгновенно бросило меня в жар, до предела насытив адреналином кровь. В следующее мгновение я закричала от страха и уронила на пол то единственное, что на мне было, — одеяло.
Здесь везде горели свечи — на буфете, комоде, подоконниках. Они наполняли комнату запахом расплавленного воска, смешанным еще с чем-то очень знакомым и неприятно пахнущим. Здесь же была и хозяйка дома — сухонькая старушка в белом платке, мирно почивавшая в гробу, установленном на табуретах, из-за чего стол был сдвинут к стенке — он преграждал мне дорогу.
Вопя, словно сирена, я бросилась назад. Забыв о холоде, стала натягивать на себя мокрую одежду, которая этому всячески сопротивлялась: непонятно куда делись трусики-танго (ну и бог с ними — какой от них прок!), лифчик не застегивался, я никак не могла попасть в штанину, а если попадала, то оказывалось, что не в ту. Л к пущему ужасу, я услышала тяжелые шаги за окном, и кто-то завозился ключом в замочной скважине. Это для меня было во много раз страшнее, чем если бы старушка встала из гроба и предложила попить чаю. Я кое-как натянула непослушные джинсы, но тяжелые шаги уже раздавались в доме! Не полностью застегнув джинсы, я схватила куртку под мышку и полезла в окно. Мне удалось лишь наполовину высунуться наружу, как неведомая сила, схватив меня за пояс злосчастных джинсов, втянула обратно в комнату.
Словно по мановению волшебной палочки, зажегся верхний свет, и я увидела своего обидчика, а он меня.
Это был огромный краснолицый мужчина лет пятидесяти, с плечами невероятной ширины и здоровенными, накачанными руками, и он как раз тянул свою пятерню размером с лопату, с растопыренными пальцами-сосисками, к моему лицу. Похоже, рассмотрев при свете мой перепуганный фейс, он изумился настолько, что не продолжил экзекуцию, а удивленно прогрохотал:
— Ты чего здесь делаешь, бля?!
— Я не бля, а журналистка! — возразила я и, достав из курточки удостоверение, протянула ему.
— Ты, бля-журналистка, чего окно расколошматила?! — Его лицо стало свекольного цвета от злости.
— Я вам возмещу убытки, заплачу за разбитое стекло, за моральный ущерб, только помогите мне добраться домой. — К концу фразы мой голос стал плаксивым и тонким, и я почувствовала, что вот-вот разрыдаюсь из-за всего того, что мне довелось пережить этой ночью. Казалось, что злой Рок методично обрушивал на меня всевозможные напасти, одну за другой.
