Маша потом не смогла вспомнить, как их губы оказались слитыми в страстном поцелуе, говорил ли Кирилл ей перед этим что-то или нет, а если говорил, то что?
Все это было неважно. Она оказалась в его жарких объятиях, палящих, словно солнце в тропиках, и, изнывая от зноя желания, сама стала избавляться от платья, не забывая и о его одежде. Страсть соединила их тела в единое целое, и она кричала, может, даже громче, чем ей хотелось, словно им хотела перекрыть чужой крик из недалекого прошлого.
И когда сознание стало потихоньку проникать в их разгоряченные головы, возвращая к реалиям жизни, Маша обнаружила, что они лежат голые на велюровом диване, и сказала с сожалением:
— Надо было бы чем-нибудь застелить его.
— Я совсем забыл, здесь имеется простынка. — Кирилл встал, нашел ее и предложил: — Можешь первой пойти в ванную, а ею вытереться.
Вскоре они вновь лежали на диване, подстелив уже влажную простынь, прижавшись друг к другу, греясь теплом тел. Кирилл посмотрел на часы:
— Ого, уже одиннадцать часов! Тебя дома не кинутся?
— Нет. — Маша витала в эйфории чувств, и время для нее остановилось. В мире существовали только она и Кирилл. Она не хотела уходить из этой квартиры, вдруг ставшей милой и уютной. Даже если они останутся здесь на всю ночь, она не будет звонить к маме, а только пошлет эсемеску, а затем выключит телефон. — Знаешь, я не обиделась, что ты пришел на свидание со мной без цветов и что сюда привел. Не так давно я прочитала одну книгу, в ней сказано, что если мужчина приходит на первое свидание без цветов, то он женат. Но ведь нет правил без исключения! — И она счастливо рассмеялась.
Кирилл еще раз взглянул на часы и встал с дивана:
— Я и есть женатый мужчина. Тебе разве Ирка об этом не сказала?
«Он вспомнил об Ирке!» — Машу это даже больше задело, чем то, что он женат.
— Мы о тебе с ней не разговаривали, — Маше захотелось расплакаться, и она с трудом сдержала слезы, повторяя про себя бесчисленное количество раз: «Я сильная! Я сильная!» В детстве, когда отец жил вместе с ними, она часто плакала, а он ей все говорил: «Почему ты плачешь? Ты же сильная» И когда он ушел в другую семью, она, будучи подростком, не плакала, а повторяла, как сейчас: «Я сильная! Я сильная!» С тех пор, эти слова помогали ей в трудные минуты жизни.
— Это очень важно для наших отношений? — спросил Кирилл, подавляя ее волю голубизной своих глаз.
«А что он понимает под нашими отношениями? И какими они будут?» — хотела спросить Машка, но вместо этого тихо сказала, ощущая, словно падает в пропасть:
— Терпимо, пока не больно. Будем одеваться? Тебе, наверное, уже пора.
На станции метро они расстались, каждый уехал в свою сторону, пообещав друг другу созвониться. Теперь у Машки был номер мобильного телефона Кирилла, а также инструкция: после восьми вечера, в выходные и праздничные дни, не звонить.
Встречался он с ней, когда у него было время, не считаясь с ее желаниями. Ушел в небытие праздник 8 Марта, с задержкой поздравления на десять дней, незамеченным промелькнул ее день рождения, так как Кирилл даже не удосужился спросить, когда она родилась, очевидно, посчитав, что это для него неважно.
«Как я ненавижу выходные и праздники! Зачем они мне, когда его рядом нет?», — она с трудом пережила праздничный май, находясь в одиночестве и игнорируя компании, непонятно за что наказывая себя.
Кирилл, словно Гобсек, скупился на внимание, встречи, ухаживания, их строго, как провизор, дозируя. За каждое мгновение радости и удовольствия находиться рядом с ним она, потом платила тоской и терзаниями, длящими недели. Это была неравноценная плата.
Обиды накапливались, громоздились одна на другую, отражались на ее поведении. Маша стала нервной, язвительной, а помогла советом книжка Лузиной.
«Влюбленная женщина — элемент антиобщественный… Любовь, как птенец кукушки, подкинутый в ее сознание, начинает безжалостно выбрасывать из гнезда все иные ценности».
«А раз так, — приняла Маша решение, — пора выбросить птенца кукушки, пока еще не поздно… Неужели мне нравится быть игрушкой в его руках? Я его достаточно узнала и по-другому уже не будет, на это нет надежды. Зачем мне нужны эти безобразные отношения? Безобразные — не в смысле неприличные, а без образа, определения и смысла».
Она несколько раз пыталась услышать от него ответ на мучающий ее вопрос: «Кто я для тебя?» — но каждый раз он уходил от ответа.
«Да — я любовница, как ни горько это осознавать. Но ведь корень слова — «любовь», а не «постель». Соответственно, отношения должны основываться на любви. Неужели я так много хочу? Эврика! — отозвалось внутри нее решение, как когда-то в далеком прошлом закричал Архимед, открыв свой закон. — Люблю его я, а не он меня. А если он кого и любит, то не меня. Ему лишь требуется мое тело. Значит, нужно все поставить на свои места, и чем быстрее, тем лучше…»
Когда Кирилл позвонил и хотел назначить встречу, Маша сказала:
— Мне уже ОЧЕНЬ БОЛЬНО. Оказывается, я жадина, эгоистка и собственница и не могу делиться, поэтому я уступаю ЕЙ свою половину. Будь здоров, счастлив и не кашляй! — И повесила трубку.
«Что я ей уступаю? — побежали мысли. — Разве можно отдать то, чего не имеешь? Ведь он никогда не был моим — это я была его. Он, как любвеобильный мотылек, прилетал и наслаждался нектаром свежего цветка, который любовно принимал его в свои объятия. А теперь хватит! Я сильная! Я сильная! Я могу без него!»
Принимать решения просто, но архи сложно их выполнять. Вновь бессонница стала безжалостно мучить ночами Машу, превращаясь в тоскливые, депрессивные строки стихов. Неожиданная помощь пришла со стороны Ирки — у нее тоже возникли проблемы в личной жизни. Димку, можно сказать, почти ее собственность, вырвали из рук его родители, выставив ему ряд тяжелых ультимативных условий, касающихся его материального обеспечения, и он капитулировал. Теперь избегал ее, как черт ладана.
Машка выдала на свет новое творение, вернувшись к «декадансу», и, несмотря на то, что весна была в самом разгаре, ностальгировала о зиме, о проникшей в душу стуже…
Медленно летят снежинки
И не кружат хоровод.
Эти маленькие льдинки
Панихиду служат. Вот
Завыл тихонько ветер,
Наполняя мир тоской.
Разнесет по всей планете
Боль мою. Душа пустой
Станет, тихой и смиренной,
Ей теперь уж все равно.
Быть с тобою откровенной
Больше ей не суждено.
— А я к нему уже почти привыкла, — пожаловалась Ирка Машке на Димку, и та мысленно с ней согласилась:
«И я к Кириллу тоже, но всему свой срок годности. Наш разрыв, как и встреча, были предопределены свыше. Время все излечит, но оно медленно тянется, подобно улитке. Только улитка оставляет за собой след слизи, а время — кровоточащие раны на сердце».
