— Конечно, поспешим, — согласился я, стараясь выглядеть спокойным, — лишь на минуту заскочу к себе — как я в таком виде покажусь гостям? Даже душ не принял. Хоть переоденусь.
— Об этом Терентий Сергеевич ничего не говорил, — возразила девушка.
— Ты хочешь выглядеть красивой? Я тоже, не хочу уронить марку рабочего человека, показавшись в таком виде. Всего пять минут. Иди, подождешь меня у входа в здание администрации.
— Нет, Терентий Сергеевич приказал мне вас сопроводить — он не любит, когда его указания не исполняются в точности.
— Хорошо. Пошли вместе, но я все же переоденусь. Подождешь у двери комнаты.
Мы зашли в барак, разделенный на комнатки, каждая на четыре человека — неслыханная роскошь. Как я и ожидал, внутри было пусто — мои однокомнатники-соседи сразу отправились на обед в столовую. Я быстро переоделся в новый костюм, рассовал припрятанные деньги по карманам. Выглянул за дверь — девушка стояла со скучающим видом.
— Машенька, поди сюда, — попросил я и скрылся в комнатушке, где тесно стояли четыре койки и один шкаф.
— Чего вам, Кузьмич? — остановилась она на пороге.
Я крутился, прикладывая к рубашке галстуки, сгибался пополам у небольшого зеркала, стоявшего на столе.
— Думаю, какой надеть. Может, этот, полосатый? Подержи зеркало — хоть гляну на себя по-нормальному.
— Вы как на свадьбу собираетесь, — недовольно заметила девушка, но зеркало взяла.
Один шаг — теснота здесь ужасная, — и ее шейка хрустнула под моей рукой, нежное тело затрепетало, прощаясь с жизнью. Она всегда нравилась мне, ее телом я любовался издали. Надеюсь, будут еще у меня такие нежные и глупые создания, а сейчас надо спешить — время торопит. Засунул безжизненное тело под кровать Федора — там лучшее место, у него одеяло свисает до пола, а у меня по-солдатски аккуратно заправлено. Сколько раз делал ему из-за этого замечание! А сейчас его неряшливость пригодилась. И прочь из комнаты — на улицу.
— Степан Кузьмич! Куда ты так принарядился? — окликает меня Ефим. — Неужели решил обед пропустить? Видел, как ты с Машкой прогуливался.
«Появился некстати на мою голову! Что он здесь сейчас делает, почему не в столовой? Может, и его послали по мою душу, и ему надо найти место под кроватью?» — почувствовал раздражение — готов был его задушить прямо здесь, возле входа в барак-общежитие образцового порядка. С ним будет непросто — он «бык» здоровый.
— Племяш приехал, ожидает — Машка сообщила. Спешу встретиться с ним, — пояснил ему. Вроде лицо у него спокойное, глазки не бегают — видно, говорит что думает. Может, пронесет?
— Мы с ребятами решили икорку с собой забрать с ужина, на вечер. Под казенку
[7]
. Ты как, Кузьмич, присоединяешься?
— А когда я волочился в хвосте? Бригадир как командир — всюду впереди, хоть и не на белом коне и без бурки. Забирайте мою пайку, а я из города еще чего-нибудь принесу.
— Вот это дело! Я сейчас к нам в комнату забегу — и к ребятам, в столовую. — И он, широко улыбаясь, зашел в общежитие.
Секретный объект № 1, наша стройка, находится на полуказарменном положении: он обнесен высоким забором с колючей проволокой поверху, на воротах — вооруженная военизированная охрана. Чтобы выйти за территорию, требуется увольнительная, подписанная заместителем начальника титула или начальником отдела кадров. Только начальники щитов имеют право беспрепятственно покидать территорию — у них постоянные пропуска. Человек, сюда попавший, проходит тройную проверку, но, видно, система дала сбой, раз я здесь. Точнее, меня направили на эту стройку как партийного с шахты на Донбассе. А как же — воевал с белополяками, участвовал во взятии Крыма, был ранен, долго лечился в госпитале, уехал на Донбасс по партийной путевке.
Вот только эта биография не моя — из прошлого у меня случайно сохранилось лишь имя. Как это бывает, разговорился на вокзале с одним, за казенкой он всю свою биографию и выложил. Мне понравилось, что один-одинешенек он на белом свете, а последствия серьезного ранения не давали ему шансов жениться и иметь детей. Ну зачем такому жить — небо коптить?
Я ему и помог преставиться, обзавелся документами и поехал по путевке поднимать из разрухи шахту. А остальное заслужил своим трудом: себя не жалел, чтобы и тени подозрения ни у кого не возникло. Почти двадцать лет прожил под чужой фамилией, уже и сам к ней привык. Но, видно, все же случился прокол, раз явились сюда по мою душу. Только странно как-то: послали за мной девчушку, а не конвой. Может, все же сомневались? Да и Маша об этом говорила… Выходит, сдали у меня нервы — зря я девчушку…
Нет, все правильно. Не фотографировался я в гимнастерке, разве в империалистическую, когда уходил на фронт в семнадцатом году. А больше не снимался, хотя была возможность, когда создали уездную республику, которая с небольшими перерывами просуществовала два года. Потом прятались по лесам, но я же не дикий зверь! Ушел в город, связался с уголовниками, справил кое-какие документы. Вовремя ушел — вскоре атамана поймали и шлепнули. А я годами прятался, находился в бегах, нигде долго не задерживался, но понимал: везение рано или поздно закончится — надо где-нибудь осесть. Вот тогда и подвернулся Степан Кузьмич, и мне больше всего понравилось, что имя остается мое, настоящее — Степан. Выходит, пришли с фотографией настоящего Кузьмича, который уже много лет отдыхает на небесах. Всего несколько месяцев я не дотянул, чтобы справить годовщину новой биографии — двадцать лет. Май, радостный праздник всех трудящихся, никогда мне не нравился, в его названии мне слышалось слово «маяться». Вот теперь, двадцать второго мая 1941 года я вновь отправляюсь в бега, начинаю «маяться».
Прожитые почти безмятежно двадцать лет не притупили у меня чувства опасности: я всегда думал о худшем и готовился к нему, так что необходимость бегства меня не застала врасплох. В высоком деревянном заборе имелся тайный лаз, и не один. Сделаны они были не мной, а любителями самогонки, которая продавалась из-под полы в ближайших селах: Пирогово и более дальней Мышеловке. Нашу стройку окружала девственная природа Жукова острова, которую лишь мы слегка растормошили своим строительством.
Я шел быстрым шагом в сторону города и просил судьбу и в этот раз дать мне шанс спастись. Если Ефим не заметит под кроватью тела Машки, если Терентий Сергеевич не спохватится, что я долго не иду, если его гости обладают железным терпением и еще не дали команду искать меня на стройке и за ее пределами… Слишком много «если», а до города с десяток километров будет. Два часа пешком, а столько времени у меня нет!
Разделся до исподнего, связал одежду в узелок, вспомнил о Боге — перекрестился, прочел «Отче наш» — вошел в реку. Вода еще прохладная, далеко не для купания, и Днепр здесь широк — с километр будет, но это мне на руку — вряд ли станут меня искать на левом берегу, пустынном, сплошь песчаном. А плаваю я как рыба, вот только бы тело не сковало холодом. Узелок с одеждой закрепляю на голове брючным ремешком — плыть неудобно, приходится держать голову высоко. Но это не так страшно, как обжигающая холодом вода. Не выдержал и перешел на «саженки» — не так холодно, но узелок промок насквозь и стал тяжелым. Не смогу переодеться в сухое, когда достигну противоположного берега.
