— Василий Иванович, зачем вы так? У меня ведь не политическое преступление, а криминальное. Голова кругом пошла, вот и не удержался от соблазна. Признаю и каюсь, верну все до копеечки. Больше не буду упорствовать — все подпишу. Только не связывайте мое дело с делом Косиора — оно заведомо расстрельное, — жалобно попросил Свирид Коржунский.
— А мне так не кажется. Вот чем объясните, что вы не по чину были очень близки с Косиором? Что вас связывало? И неужели вы, чекист с таким послужным списком, не смогли рассмотреть в нем врага?
— Я ведь ни слухом ни духом не ведал, что Косиор — враг. У него же на лбу не было это написано!
— А вы подумайте, вспомните, пока я по-хорошему спрашиваю, а могу допросить с пристрастием, — с нажимом произнес младший лейтенант.
Свирид вздрогнул, понимая, что может последовать за этими словами.
— Прошу вас, не надо этого делать, — вновь жалобно попросил Свирид, затем, наклонившись, прошептал: — Я в долгу не останусь…
— Это вы что — мне взятку предлагаете?! — возмутился младший лейтенант.
Чекист не ожидал подобной глупости от своего бывшего сослуживца. «Неужели он допускает, что я могу продаться за деньги или еще за что?!» — мелькнула мысль.
— Это не взятка, а подарок, но такой, что вы… будете поражены. Ведь я ваше досье тоже читал. Знаю, что вы были преподавателем истории в киевском университете в царское время, а в органы попали уже после гражданской — поэтому у вас и чин такой невысокий, несмотря на ваши годы.
— Несмотря на мой чин, мы с вами находимся по разные стороны стола. — В голосе младшего лейтенанта зазвенела сталь. — Я запишу в протокол допроса, что вы предлагали мне взятку.
— Вы даже не спросили какую, — прошелестел голос бывшего сослуживца, и, похоже, у него прибавилось уверенности. Уверенности в чем?
— Да, надо знать, какую именно взятку, чтобы внести это в протокол.
— Корону скифского царя Скила, точнее, диадему!
— Что-о?!
— Золотую диадему скифского царя Скила, утерянную вами в июле восемнадцатого года!
Василий Иванович был потрясен и растерян. Уж этого он никак не ожидал и давно смирился с тем, что золотая диадема пропала навсегда. Воспоминания мгновенно вырвали его из действительности.
* * *
Для Василия, выросшего в многодетной семье сельского учителя, научная и преподавательская карьера была пределом мечтаний. Сколько он провел бессонных ночей за книгами в душной каморке, расположенной под самой крышей, в жаркие летние дни накалявшейся не хуже сковороды! Он завидовал товарищам по учебе, которым все давалось легко — и погулять в веселой компании до утра, и произвести впечатление своими знаниями на профессора Ольшанского, обычно ворчавшего: «Молодой человек, вот если бы вы еще к этому приложили немного труда, то цены бы вам не было. Вы талантливы, но талант — ничто без тяжкого труда, без него он исчезнет, испарится». А у него таланта не было, он это прекрасно понимал, стараясь подменить его упорством и аскезой во всем, что не касалось учебы. Регулярной, но мизерной помощи от родных на жизнь не хватало, и он стал по выходным пилить дрова, ограничивал себя в еде, к одежде относился с фанатической бережливостью — знал, что купить новую будет не за что. Товарищи над ним подшучивали, считая чудаком, но неожиданно именно из-за чудаковатости его стали замечать. Благодаря своему упорству ему удалось заявить о себе, правда, лучшим по успеваемости он не стал, но твердо держался в пятерке лидеров. Василий понимал, что этого мало, чтобы его оставили в университете на преподавательской работе, и он приложил максимум усилий, чтобы его заметил профессор Ольшанский. Услужливость Василия, постоянная готовность немедленно выполнить поручение сослужили свою службу, и профессор помог ему, сделав своим помощником. Профессор Ольшанский был маленьким тираном, помыкал им, но Василий пребывал на седьмом небе от счастья — первая ступень к исполнению мечты была преодолена, и теперь, как и прежде, будущее зависело от его упорства и трудолюбия.
Профессор тоже был доволен своим помощником — звезд с неба не хватает, но исполнителен, инициативен и, главное, надежен. Ольшанский ввел его в свой дом, представил жене и дочери от первого брака — четырнадцатилетней толстушке-сладкоежке с лицом, усеянным веснушками. Жена профессора — Эльза — произвела на Василия ошеломляющее впечатление. Это была женщина необычайной, утонченной красоты, присущей только брюнеткам. Поражали ее искрящиеся весельем голубые глаза, лукавый прищур и звонкий задиристый смех, а когда она говорила, в голосе ощущалась легкая хрипотца — это придавало ей некий шарм. Все ее движения были плавные, изящные, это было дано ей от природы и производило сильное впечатление. В ее нарядах всегда присутствовал голубой цвет, пусть даже в отдельных деталях, прекрасно гармонируя с цветом глаз. «Роскошная женщина, — охарактеризовал ее новый преподаватель Николай и добавил: — Наш профессор для нее староват». Василий одернул товарища, считая, что так говорить неприлично и некрасиво. Хотя в глубине души, несмотря на то что профессор был для него кем-то наподобие божества, он соглашался с Николаем — настолько супруги были разными. Пятидесятилетний профессор был низенького роста, страдал излишней полнотой и одышкой. Первый раз он женился поздно и рано овдовел. Второй раз стал под венец года два тому назад. Эльзе было тогда около тридцати. Неожиданно для себя Василий влюбился в нее, не понимая, как это могло произойти. По-видимому, основная причина крылась в том, что он был практически лишен женского общества, и Эльза была чуть ли не единственной женщиной, с которой он мог спокойно общаться. Преподаватели университета были семейными мужчинами и после занятий спешили домой. Василий свободное время проводил в библиотеках или в бесцельных шатаниях по городу. Изредка профессор в меркантильных целях приглашал его к себе на дачу в Пущу-Водицу, чтобы он развлек его молодую жену, так как ему надо было спешно заканчивать очередную монографию. Вот тогда в сердце Василия и зародилась любовь к Эльзе, но он старался ничем себя не выдать. Хотя порой ему казалось, что Эльза догадывается о его чувствах и это ее очень забавляет. Часто во время прогулок по лесу Эльза декламировала стихи о любви и всякий раз интересовалась у него, не увлекается ли он стихосложением, а получив отрицательный ответ, притворно огорчалась.
Однажды во время прогулки их застал дождь, зонт был лишь один, и она велела Василию идти рядом. Он шел, одуревший от счастья, в непосредственной близости от нее, вдыхая аромат ее духов, непроизвольно то и дело касаясь рукой ее тела, даже сквозь одежду горевшего огнем. Уже подходя к дачному домику, Василий заметил, что зонт не спас их от ливня, и полностью промокшая батистовая блуза женщины заманчиво прилипла к телу, обозначив груди, отсвечивающие розовым. Ночью ему приснилась Эльза, и он с ней вел себя фривольно. На следующее утро, выбрав момент, она лукаво спросила его, что с ним, почему он выглядит, как молодожен после брачной ночи с нелюбимой. Подобная вольность в ее устах была для него неожиданностью и натолкнула на размышления, после чего он, как бы это ни было ему тяжело, постарался с ней видеться не так часто. Если все же удавалось отправиться с Эльзой на прогулку, то говорил он сугубо об истории скифов, зная, что она на дух не переносит этого, и его стали реже приглашать на дачу и домой к профессору.
