Люба, опомнившись, стала говорить, что она ошиблась и этого ликера у нее уже нет, но Штюрнер ее не слушал. «Миша! Там Миша!» Она лихорадочно думала, как поступить, а Штюрнер лениво переговаривался с офицерами, сидящими за столом, те посматривали на Любу и ржали, словно лошади.
Штюрнер встал и пошел к выходу, сделав ей знак следовать за ним.
— Уже комендантский час — опасно выходить на улицу, — предприняла она последнюю попытку уговорить немца остаться в казино. — Здесь есть эти… комнаты.
— Почему ты так волнуешься? У тебя дома кто-то есть? — И он впился в нее пронзительным взглядом.
— Нет никого — я живу сама, — испуганно ответила Люба.
— Хорошо. Я тебя отведу домой, иначе тебя задержит патруль. Ты же хотела попасть домой?
— Да.
— Вот и хорошо. Идем. — И они вышли на улицу. Люба всю дорогу уговаривала себя, что это порядочный немец, который только проводит ее домой и сразу уйдет. Но Штюрнер, проигнорировав ее слабые отговорки, зашел вместе с ней в квартиру. Здесь с ним произошла метаморфоза — неожиданно он одной рукой грубо зажал ей рот, второй выхватил пистолет.
— Издашь хоть звук — голову прострелю, — пообещал он и, держа ее перед собой как щит, обошел всю квартиру, заставляя девушку открывать шкафы, дверцы антресолей, осматривая места, где мог спрятаться человек. Убедившись, что в квартире никого нет, он успокоился, убрал пистолет и повеселел.
— А я, грешным делом, подумал, что у тебя в квартире кто-то прячется — твое поведение указывало на это. Сейчас вижу, что ты просто глупая девочка. Видно, ты девственница?
— Нет. — Люба покраснела. Этот немец ведет себя бесцеремонно и задает такие вопросы! — А где вы так хорошо выучились говорить по-русски?
— Я несколько лет проучился в Ленинграде и хорошо знаю этот город. Ты там бывала?
— Нет. Я в Киеве живу всего год.
— В такой шикарной квартире — разве она не твоя?
— Нет, я работала здесь домработницей.
— А где хозяева?
— Уехали…
— Евреи… Понятно, — догадался Штюрнер и приказал: — Иди прими душ. Хорошенько вымойся и приходи сюда. — И он стал раздеваться.
Люба вновь забеспокоилась — если Миша выполнил ее указание, то находится под этой широкой кроватью. Надо было вывести его в другую комнату.
— А вы не хотите принять ванну, герр Штюрнер? — предложила она.
— Ванну нет, но душ мне тоже не помешает, — согласился немец, пошел в ванную первым и закрылся изнутри.
Люба быстро заглянула под кровать — Миша был там. Приложив палец к губам, велела ему молчать и отвела его в детскую комнату, где он спрятался в шкафу.
После немца в ванную пошла Люба. Она не стала запирать дверь, чутко прислушиваясь, что делает немец — не начал ли он опять рыскать по квартире в поисках спрятавшихся? Быстро приняла душ и, вновь одевшись, вошла в спальню. Немец, совершенно голый, лежал на кровати, откинув одеяло. Увидев, что девушка оделась, он резко вскочил и стал стягивать с нее одежду. Люба не сопротивлялась. Он навалился на девушку и вошел в нее, а она смотрела в сторону, надеясь, что это закончится так же быстро, как это было с киномехаником. Но немец оказался опытным любовником, действовал не спеша, прислушиваясь к ее телу, и в конце концов «завел» ее. На нее нахлынула целая гамма новых ощущений, чуть не доведя до беспамятства. Она уже не владела собой, подчиняясь чувству более сильному, чем рассудок, так долго скрывавшемуся в ней и не проявлявшему себя до сих пор. Ей было так хорошо, как никогда в жизни. Обессилев, она положила голову ему на грудь, стараясь услышать стук его сердца, словно оно могло сказать ей больше, чем он сам.
— Я не ожидал — у тебя столько страсти! Ты исцарапала мне всю спину, но это было так чудесно! — Штюрнер нежно провел рукой по ее лицу.
— Мне тоже было хорошо… — прошептала Люба.
6
Утром Люба проснулась от громкого стука во входную дверь — она лежала на животе, обнимая левой рукой широкую грудь немца. Вспомнились ночные безумства, и ей стало стыдно. Она приподнялась, чтобы отодвинуться, и встретила взгляд Штюрнера — холодный, изучающий.
— Кто к тебе пришел? — сухо спросил он.
— Сейчас узнаю. — Она закуталась в одеяло, чтобы не светить наготой, встала, отметив, что рука немца нырнула под подушку и извлекла оттуда пистолет.
Люба смотрела при свете дня на этого человека и не верила, что ей было так хорошо с ним ночью. Теперь он был чужим, как и при встрече в казино.
В дверь не просто стучали — казалось, что в нее бьют тараном, так она содрогалась, а за нею слышался мат. Люба узнала голос и без сил опустилась на постель, не зная, как поступить.
— Это дворник — пришел выселять меня из квартиры.
— Открой ему дверь, — приказал Штюрнер.
— Хорошо, — бездумно согласилась Люба.
За время работы домработницей она привыкла, что все проблемы решала, всегда говорила, как поступить, Роза Генриховна. Сейчас рядом с ней был мужчина, который, видимо, уже принял решение. Одевшись, она вспомнила о Мише, зашла в детскую, открыла шкаф — мальчик сидел, сжавшись, маленький, с осунувшимся, каким-то постаревшим лицом — словно за ночь он превратился в старичка. Она жестом показала, чтобы он оставался там, и, желая его успокоить, погладила по голове. Он мотнул головой, сбросив ее руку, и она с удивлением посмотрела на него, но он уже повернулся к ней спиной. Решив потом объяснить происходящее Мише, она поспешила к двери, плотно прикрыв дверцы шкафа.
Отворив входную дверь, она отскочила в сторону, испугавшись перекошенного яростью лица Евсеича, одетого в форму и с повязкой полицейского на руке. За его спиной стояли еще двое полицейских.
— Ах ты, сука! — вызверился Евсеич и занес кулак, чтобы ударить ее в лицо.
Она сжалась, закрыла глаза и прикрыла лицо руками, но удара не последовало. Тогда она осторожно открыла глаза, не отводя ладоней от лица. Евсеич остолбенел, глядя ей за спину. Штюрнер что-то сказал по-немецки, и лицо Евсеича стало еще глупее, полицейские за его спиной переминались с ноги на ногу, поглядывая по сторонам, — видно, сожалели, что оказались здесь.
— Ты — свинья! Что тебе здесь надо? — перешел на русский Штюрнер.
Люба обернулась — немец был уже в эсэсовской форме, даже портупею затянул.
— Здесь жила жидовская семья, а это их прислуга, — Евсеич указал на Любу. — Так что квартира теперь свободна и сюда для поселения…
— В этой квартире живу я — гауптштурмфюрер СС Генрих Штюрнер. А эта фройляйн работает у меня. Если еще раз, свинья, ты будешь ломиться в эту квартиру, то я… — и эсэсовец красноречиво положил руку на кобуру.
— Слушаюсь, гауптштурмфюрер! Прошу меня простить! — Евсеич даже прищелкнул каблуками. — Больше этого не повторится. — Он развернулся, чтобы уйти, но его остановил окрик эсэсовца:
