Обернулся подвенечный вуаль
Через боль…
Но любвехульные губы благоприветствуют свято
Твой, любовь, алкоголь.
Это стихотворение было еще сложнее для восприятия. Сухая дробь слов никак не хотела доходить до Жениного сознания. Окончание выступления было встречено новым шквалом возгласов, назначение которых было непонятно: то ли публика беснуется от радости, что поэт наконец ушел, то ли довольна тем, что услышала.
«Если верно второе, значит, я безнадежно отстала», — подумала Женя.
На сцену вышел парень с волосами цвета спелой пшеницы.
В короткой курточке, руки в карманах, блестящие башмаки. Хитро прижмурился и звонко, раскатисто начал читать стихотворение «Хулиган»:
Дождик, мокрыми метлами чисти
Ивняковый помет по лугам.
Плюйся, ветер, охапками листьев.
— Я такой же, как ты, хулиган.
Зал взорвался! Это был не беспорядочный рев, когда шумят лишь для того, чтобы выпустить эмоции, не обращая особого внимания на повод, как было с предыдущими чтецами. Это был многократно умноженный вопль восторга, единый порыв, который срывал с мест и гнал к сцене, отключив сознание, оставив лишь чувства. Ему кричали, его молили, рядом какая- то девчонка плакала от восторга, протягивая к нему руки.
— Еще! Еще! — слышалось со всех сторон. — Прочитай что-нибудь!
Вышедший на сцену следующий поэт, увидев беснующийся зал, не стал рисковать и удалился.
— Есенин, еще! Мы тебя ждем!
И снова на сцену выходит золотоволосый парнишка, все так же хитро прижмуриваясь, вновь читает «Хулигана».
По окончании такая же буря восторга! Рядом с Женей черноволосая девушка, похожая на грузинку, глотает слезы и повторяет, словно в трансе:
— Это бесподобно! Это просто немыслимо! Я никогда ничего подобного не слышала!
Понемногу толпа успокоилась. Набравшись храбрости, вышел следующий поэт и начал читать стихи, похожие на первые, но его мало кто слушал. Зал будоражило от предыдущего выступления. Понемногу народ начал пробираться к выходу. Женя поняла, что дальше ничего интересного не будет, и сама заспешила. Выйдя из консерватории, она опять увидела черноволосую девушку, похожую на грузинку. У нее было очень выразительное лицо, большие голубые глаза прекрасно гармонировали с темными волосами. Ее лицо показалось Жене знакомым.
«Где-то я ее видела. Но где и когда?» — подумала она. Память и в этот раз не подвела. Вспомнила, как Шурка Кожушкевич попытался ухаживать за этой девушкой в Народном доме на танцах, а она ответила категорическим отказом. Так и простояла одна, отклоняя все приглашения. Значит, она из Питера.
— Прошу прощения, вы ведь из Питера? — спросила Женя. — По-моему, я встречала вас на танцах в Народном доме.
— Питер… Я там училась в женской Преображенской гимназии… Это было так давно… Вам понравился вечер в консерватории?
— Если честно, то кроме Есенина там некого было слушать. Я старательно вслушивалась в содержание стихов, но не могла уловить смысл.
— Это новое направление в поэзии. Посмотрите на рисунок маслом: издали он передает законченный образ, а подойдешь ближе, и он превращается в цветное бесформенное пятно. Так и со стихами имажинистов: не стоит вникать в их содержание, надо ловить их ритмику, нарисованный крупными мазками образ. Но то, что читал сегодня Есенин, бесподобно!
— Он очень выделялся среди других поэтов. Остальные были серыми на его фоне, — согласилась Женя.
— Знаете, я его сегодня второй раз слышу и вижу. Первый раз в Петрограде, в 1915 году, в знаменитом подвальчике «Бродячая собака». Вы там бывали?
— Нет. Мне в ту пору было всего пятнадцать лет.
— Я старше вас на три года и училась тогда в Преображенской гимназии. Ах да, я об этом уже говорила… Я была там с подругой Лизой и ее товарищем Сергеем. Так получилось, что в первый и в последний раз… Публика там собиралась разношерстная: наряду с писателями, художниками, артистами были и торговые нувориши, спекулянты, и просто богатый сброд, который ходил туда для «престижу». На сцену вышел золотоголовый юноша в голубой вышитой рубашке, темных брюках и сапогах. Это был Сергей Есенин. Он удивительно задушевно читал свои звонкие чудесные стихи. Все слушали, затаив дыхание. Вдруг послышались гиканье, свист, звон разбитых бокалов, на сцену полетели апельсиновые корки. Есенин замолчал, на лице его застыла растерянная, по- детски беспомощная улыбка. А публика бесновалась, одни аплодировали и кричали «бис», другие свистели и ругались. Внезапно шум перекрыл глубокий спокойный голос: «Стыдитесь: перед вами прекрасный, настоящий поэт. Быть может, будущий Пушкин!» С этими словами Александр Блок обнял Есенина за плечи и увел со сцены.
— Думаю, сейчас Есенин не стоял бы на сцене с растерянной улыбкой и не смотрел, как в него летят корки. Скорее, корки полетели бы обратно, а кое-кому досталось бы и покрепче, — рассмеялась Женя. — Мне его стихи очень нравятся, читала их в Питере. А услышать, как он их читает… Это просто бесподобно! Но я слышала и то, какой погром он устроил в каком- то московском кафе.
— В кафе «Домино». Мне тоже об этом известно. До сих пор от его выступления не могу прийти в себя… Слышала, что он вместе с другими имажинистами регулярно бывает в кафе «Стойло Пегаса», читает там стихи… Кафе мне не очень импонирует, но ради того, чтобы услышать Есенина, придется сходить. Не хотите составить мне компанию?
— С удовольствием, но, к сожалению, я здесь только проездом. Завтра уезжаю на Крайний Север, в Мурман. А то с удовольствием посетила бы кафе. Возможно, встретила бы там одного своего знакомого, он вроде очень близок с имажинистами.
— А как его фамилия? Я знаю многих из них.
— Блюмкин. Яков Блюмкин.
— Блюмкин? Представьте себе, знаю такого… С другой стороны, назвать Блюмкина поэтом можно с большой натяжкой, хотя он пишет стихи и даже иногда печатается. Но кто сейчас не пишет… Вы знаете, где Блюмкин работает?
— Мне сказали, что он учится в академии РККА.
— Да, это так. Он сейчас… в командировке. По приезде смогу его увидеть. Может, ему что-нибудь передать на словах или записку, письмо?
— Передайте… Меня зовут Женя Яблочкина… Скажите, что я уехала с Александром Барченко в Мурман. И еще… Нет, ничего. При желании… мой питерский адрес он знает. Простите, а вас как зовут?
— Галя Вениславская. Обязательно передам, когда увижу. А вам счастливой дороги. Может, когда и встретимся вновь. Впрочем, возьмите номер моего домашнего телефона, будете! здесь — перезвоните. Расскажите, как живется на Крайнем Севере. — Она открыла сумочку, достала блокнотик, карандаш, написала несколько цифр, вырвала листочек и протянула Жене.
— Спасибо, — поблагодарила Женя. — Вам удачи и… любви. Прощайте!
— 11 —
В Мурмане, молодом городе, родившемся лишь в 1916 году, семейство Барченко и Женя прожили несколько месяцев, занимаясь изучением морских водорослей агар-агар и их применением при откорме домашнего скота. Городок был небольшой, ему исполнилось всего пять лет. При «рождении» его назвали Романов-на-Мурмане, сейчас осталось только Мурман.
