В четверть третьего она прибыла в Сент-Энн, который был и конечной станцией железнодорожной ветки, и концом всего сущего. Когда она вышла со станции, наружный воздух подействовал на нее, как холодное тонизирующее средство.
Хотя поезд последнюю часть пути с шумом и шипением преодолевал подъем, ей все же предстояло еще подниматься вверх пешком, ибо Сент-Энн была одной из тех деревень, расположенных на вершине холма, которые скорее встречаются в Ирландии, чем в Англии, и станция была расположена на некотором отдалении от деревни.
Дорожка, вьющаяся меж насыпей, привела ее в Сент-Энн. Миновав церковь, она свернула налево, как ей объяснили в Саксон-Кроссе. Слева от нее домов не было, только ряд буковых деревьев и неогороженная пашня, круто спускающаяся к основанию холма, а за ней, насколько хватало глаз, простиралась изрезанная оврагами пустошь, упирающаяся в голубизну неба. Джейн находилась в самой верхней точке этого района. Вскоре она подошла к высокой стене, которая, казалось, бесконечно тянулась справа от нее.
В стене была дверь, а рядом с ней висел старый железный колокольчик. Когда звон колокольчика затих, за ним последовало столь долгое молчание, что Джейн начала было подумывать, что дом необитаем. Затем, когда она уже начала колебаться, позвонить ли ей снова или повернуться и уйти, за стеной послышались чьи-то шаркающие шаги.
3. БЕЛЛБЭРИ И СЕНТ-ЭНН
Поднимаясь по широкой лестнице, Марк увидел в зеркале и себя, и своего спутника. Клочок ваты, закрывавший ранку, растрепало ветром, и теперь над губой гневно торчал белый ус, а под ним темнела засохшая кровь. Фиверстоун, как всегда, владел и собой, и ситуацией. Через несколько секунд Марк очутился в комнате с большими окнами и пылающим камином и понял, что его представляют Уизеру, исполняющему обязанности директора ГНИИЛИ.
Уизер был учтив и седовлас. Его водянисто-голубые глаза смотрели вдаль, словно он не замечал собеседников, хотя манеры его, повторю, были безупречны. Он сказал, что исключительно рад видеть здесь м-ра Стэддока и еще больше обязан теперь лорду Фиверстоуну. Кроме того, он надеялся, что полет не утомил их. Фиверстоун поправил его, и тогда он решил, что они прибыли поездом из Лондона. Затем он поинтересовался, нравится ли м-ру Стэддоку его комната, и тому пришлось напомнить, что они только что приехали. «Хочет, чтобы я себя легче чувствовал», — подумал Марк. На самом деле ему становилось все труднее. «Предложил бы сигарету!..» — думал он, постепенно убеждаясь, что Уизер не знает о нем ничего. Обещания Фиверстоуна растворялись в тумане. Наконец, Марк собрал все свое мужество и заметил, что ему еще не совсем ясно, чем именно он может быть полезен институту.
— Уверяю вас, м-р Стэддок, — сказал Уизер, глядя вдаль, — вам незачем… э-э… совершенно незачем беспокоиться. Мы ни в коей мере не собираемся ограничить круг вашей деятельности, не говоря уже о вашем плодотворном сотрудничестве с коллегами, представляющими другие области знания. Мы всецело, да, всецело учтем ваши научные интересы. Вы увидите сами, м-р… Стэддок, что, если мне позволено так выразиться, институт — это большая и счастливая семья.
— Поймите меня правильно, сэр, — смутился Марк. — Я имел в виду другое. Я просто хотел узнать, что именно я буду делать, если перейду к вам.
— Надеюсь, между нами не будет недоразумений, — продолжал вещать ИО. — Мы отнюдь не настаиваем, чтобы в данной фазе решался вопрос о вашем местопребывании. И я, и все мы полагаем, что вы будете проводить исследования там, где этого требует дело. Если вы предпочитаете, вы можете по-прежнему жить в Лондоне или Кембридже.
— В Эджстоу, — подсказал лорд Фиверстоун.
— Вот именно, Эджстоу, — и Уизер повернулся к Фиверстоуну. — Я пытаюсь объяснить м-ру… э… Стэддоку, что мы ни в малейшей мере не собираемся предписывать, или даже советовать, где ему жить. Надеюсь, вы со мной согласны. Где бы он ни поселился, мы предоставим ему, в случае надобности, и воздушный, и наземный транспорт. Я уверен, лорд Фиверстоун, что вы объяснили, как легко и безболезненно решаются у нас такие вопросы.
— Простите, сэр, — еще больше смутился Марк, — я об этом и не думал… То-есть, я могу жить где угодно. Я просто…
Уизер прервал его, если это слово применимо к такому ласковому голосу:
— Уверяю вас, м-р… э-э… уверяю вас, сэр, вы и будете жить где вам угодно. Мы ни в малейшей степени…
Марк, почти в отчаянии, еще раз попытался вставить слово:
— Меня интересует характер работы.
— Дорогой мой друг, — сказал ИО, — как я уже говорил, никто и в малейшей мере не сомневается в вашей полнейшей пригодности. Я не предлагал бы вам войти в нашу семью, если бы не был совершенно уверен, что все до единого оценят ваши блестящие дарования. Вы среди друзей, м-р… э-э. Я первый отговаривал бы вас, если бы вы думали связать свою судьбу с каким бы то ни было учреждением, где бы вам грозили… э… нежелательные для вас личные контакты.
Больше Марк не спрашивал; и потому что, видимо, он должен был сам уже все знать, и потому что прямой, резкий вопрос выбросил бы его из этой теплой, почти одуряющей атмосферы доверительности.
— Спасибо, — сказал он, — я только хотел немного ясней представить себе…
— Я счастлив, — сказал Уизер, — что мы с вами заговорили об этом по-дружески… э-э-э… неофициально. Могу вас заверить, что никто не намеревается загнать вас — хе-хе — в прокрустово ложе. Мы здесь не склонны строго разграничивать области деятельности, и, я надеюсь, такие люди, как вы, всецело разделяют неприязнь к насильственному ограничению. Каждый наш сотрудник чувствует, что его работа — не частное дело, а определенная ступень в непрестанном самоопределении органического целого.
И Марк поддержал (прости его, Боже, ведь он был и молод, и робок, и тщеславен):
— Это очень важно. Мне очень нравится такая гибкость… — после чего уже не было никакой возможности остановить Уизера. Тот неспешно и ласково вел свою речь, а Марк думал: «О чем же мы говорим?» К концу беседы был небольшой просвет: Уизер предположил, что Марк сочтет удобным вступить в институтский клуб. Марк согласился и тут же страшно покраснел, ибо выяснилось, что вступать туда надо пожизненно, и взнос — 200 фунтов. Таких денег у него вообще не было. Конечно, если бы он получил здесь работу, он смог бы заплатить. Но получил ли он? Есть тут работа для него или нет?
— Как глупо, — сокрушенно произнес он. — Оставил дома свою чековую книжку.
Через несколько секунд он снова шел по лестнице рядом с Фиверстоуном.
— Ну как? — спросил он. Фиверстоун, видимо, не расслышал.
— Ну, как? — повторил Марк. — Когда я узнаю, берут меня или нет?
— Хэлло, Гай! — заорал вдруг Фиверстоун, кинулся куда-то вниз и, схватив своего приятеля за руку, мгновенно исчез. Марк медленно спустился по лестнице и оказался в холле, среди каких-то людей, которые, оживленно беседуя, шли по двое, по трое налево, к большим дверям.
Долго стоял он здесь, не зная, что делать, и стараясь держаться поестественней. Шум и запахи, доносившиеся из-за дверей, указывали на то, что народ завтракает. Марк колебался, заходить ему или нет, но потом решил, что торчать здесь, как дураку, в любом случае хуже.
