— Отобьемся, — усмехнулся Женька и показал мне «чашку», свитую из веток и крупных виноградных листьев.
— Что это такое?
— Жир. Заячий и фазаний.
— Жир? Зачем он нам? — мои брови взлетели кверху. Я старался не замечать голосов снаружи и тряс в руке самодельным топориком.
— Сейчас увидишь. Так, ты готов? Залезай на дерево. На самую верхушку.
Я выбрал самое высокое дерево и принялся на него карабкаться. Шершавая кора обдирала щеки, руки и живот, но мне было все равно, я лез вверх. Остановился я, когда дерево стало качаться из-за моего веса. Женька был все еще внизу. Отсюда, сверху, мне было видно все, что творилось за пределами забора из веток.
Их было много. Я думаю, десятки. Они бегали вокруг забора и пытались его сломать.
Женька что-то там делал внизу. Потом полез за мной. Иногда останавливался на несколько секунд, затем продолжал путь. Вскоре он сидел на ветке напротив меня.
— Мне страшно, — пожаловался я. — Я их вижу.
— Я тоже. Не боись, Владька, не боись. Скоро будет рассвет, я думаю, мы отобьемся. Черт… — процедил Женька.
Я проследил за его взглядом. Они сломали забор и бегали теперь по горе веток, копались в ней, пытаясь отыскать нас.
Женька приложил палец к губам, мол, молчи, ни звука не издавай.
Я кивнул.
Эти создания копошились в ветках где-то с минуту, а потом разбежались кто куда. Когда сломали забор, то ветки упали на костер. Сначала они начали густо дымиться, а затем вспыхнули. Под нами горел большой костер, жар долетал даже сюда.
Мы с Женькой переглянулись и облегченно вздохнули. Как я уже говорил, им были страшны свет и огонь.
Но, как говорится, недолго музыка играла. Постепенно костер потух, и они вернулись. Кто-то из них сообразил, что нас нет под завалами, и посмотрел наверх. А наверху сидели мы. Они в абсолютном молчании уставились на нас.
Внутри меня все оборвалось.
Они заголосили и начали обступать дерево, на котором мы сидели. Потом один за другим стали карабкаться вверх. Вернее, пытались карабкаться. Почему-то они скользили вниз.
— Я обмазал жиром дерево, — произнес Женька. — Пусть попытаются залезть, пусть… Твари… Жалко, что жира немного… Заяц и фазан — это не свинья…
Наблюдая за попытками этих существ залезть на дерево, мы злорадствовали и развеселились. Начали их поддразнивать, бросать вниз ветки. А затем опомнились — зачем их злить?
Жир сдержал их на некоторое время. Потом он то ли впитался в дерево, то ли они его весь вымазали об себя…
Они залезли на дерево.
— Блин! — сплюнул Женька, приготавливая топор. — Будем отбиваться.
Существа достигли места, где сидели мы. Я почувствовал зловоние, от них несло чем-то тухлым, хотелось заткнуть нос и никогда больше не дышать.
С громким криком одно существо прыгнуло на меня со спины.
И началась война.
Оно пыталось вгрызться в мое тело, но я увернулся и сбросил его вниз. С громким шлепком оно упало на землю с высоты и больше не дергалось. Увидев, что их собрат погиб, существа разъярились еще больше и начали один за другим прыгать на нас. Женька остервенело махал топором. Он зарубил существо, взял его в руки и кинул вниз — на тех, кто взбирался вверх. Они попадали как кегли.
Я ударил острием топора по другой твари, раскроив ей череп, по второй, третьей, четвертой…
Мы сражались с ними весь остаток ночи. Иногда им удавалось прыгать на нас, и мы отбивались, не жалея сил, рубили их топорами, пинали ногами, что-то кричали, боролись, словно заведенные, не чувствуя усталости, боли и страха.
Шла война не на жизнь, а на смерть.
Топоры были нашими помощниками, если бы не они, нас сожрали бы уже давно.
Рассвело внезапно. Небо вспыхнуло, как газ, когда подносишь к нему спичку. Сначала было черным-черным, затем раз — и стало голубым. Мы даже не сразу поняли, что произошло, а потом до нас дошло: день, а это значит жизнь.
Существа завизжали и сами, без нашей помощи, бросились вниз. В считанные секунды попрятались кто куда. Тела убитых лежали под деревом. Теперь, при свете дня, мы могли их хорошо рассмотреть. Но это потом.
Женька обессилено привалился к стволу. Он весь был взмыленный. Перекрестился.
— Отбились, Владик…
— Отбились, Женька… — как эхо отозвался я.
Привязав топоры к поясам, мы заснули на своих ветках.
Глава II
Пустая косуля
— Женька, ты говорил, что ходил с дядей на охоту, да? — поинтересовался я. — Что вы там делали, расскажи, мне так интересно. Я никогда не был на настоящей охоте.
— Никогда? — усмехнулся приятель. — А последние несколько дней мы что делаем? Разве это не охота?
Я размыслил и ответил:
— Охота, но… вынужденная.
— Ладно, слушай, — зевнул Женька. — Все равно делать пока нечего, отсидеться надо. Часто летом дядя Миша — мамин брат — брал меня с собой на охоту. Мне все очень нравилось: вокруг деревья, темнота, а мы сидели у костра и молчали, вслушиваясь в треск веток и звуки леса. Рядом на ветках сушились носки, сапоги, в углях пеклась картошка, а над ними жарилась тушка какого-нибудь животного.
Знаешь, это очень страшно. Я никогда не любил охоту, но с дядей Мишей было интересно, даже когда я видел, как дробь попадает в птицу. Она вскрикивает, последний раз взмахивает крыльями и летит вниз камнем.
Дядя Миша умел все объяснить так, что я начинал понимать: охота — это на самом деле не так уж и плохо.
«Когда я был маленький, отец брал меня на охоту, — сказал однажды дядя Миша, нанизывая на прутик рыбу. — Поначалу я плакал, видя, как умирают животные. Я, Женька, до сих пор помню тот взгляд… Взгляд первого животного, убитого мной. Страх, боль, осуждение — вот что он выражал. А потом глаза косули закрылись, и она умерла».
Я промолчал тогда, только посмотрел на дядю. Мы понимали друг друга с полувзгляда.
«Так вот, к чему я это рассказываю, — дядя закурил сигарету и посмотрел в звездное небо. — Та косуля была особенная».
«Да? Чем это?» — заинтересовался я, позевывая. Очень хотелось спать.
«А тем, что… Ты не поверишь…»
«Поверю…» — отозвался я, уже засыпая.
«Ну, как знаешь. Дело в том, что… у косули не было внутренностей. Совсем».
Сон, Влад, с меня как рукой тогда сняло.
«Как это — не было внутренностей?» — ошарашено переспросил я.
«А вот так… Не было, и все, представляешь? Когда мы распороли ей брюхо, то ничего там не увидели. Не было ни сердца, ни печени, ни кишок, ни почек. Ни-че-го!»
