— По-моему, это тяжелый разговор, и не заводить бы его
совсем, — резко заметила Александра, — хотели идти гулять…
— И пойдемте, вечер прелестный! — вскричал Евгений Павлыч; —
но чтобы доказать вам, что в этот раз я говорил совершенно серьезно, и главное,
чтобы доказать это князю (вы, князь, чрезвычайно меня заинтересовали, и клянусь
вам, что я не совсем еще такой пустой человек, каким непременно должен
казаться, — хоть я и в самом деле пустой человек!), и… если позволите, господа,
я сделаю князю еще один последний вопрос, из собственного любопытства, им и
кончим. Этот вопрос мне, как нарочно, два часа тому назад пришел в голову
(видите, князь, я тоже иногда серьезные вещи обдумываю); я его решил, но посмотрим,
что скажет князь. Сейчас сказали про “частный случай”. Словцо это очень у нас
знаменательное, его часто слышишь. Недавно все говорили и писали об этом
ужасном убийстве шести человек этим… молодым человеком, и о странной речи
защитника, где говорится, что при бедном состоянии преступника ему естественно
должно было придти в голову убить этих шесть человек. Это не буквально, но
смысл, кажется, тот, или подходит к тому. По-моему личному мнению, защитник,
заявляя такую странную мысль, был в полнейшем убеждении, что он говорит самую
либеральную, самую гуманную и прогрессивную вещь, какую только можно сказать в
наше время. Ну, так как по-вашему будет: это извращение понятий и убеждений,
эта возможность такого кривого и замечательного взгляда на дело, есть ли это
случай частный, или общий?
Все захохотали.
— Частный, разумеется, частный, — засмеялись Александра и
Аделаида.
— И позволь опять напомнить, Евгений Павлыч, — прибавил
князь Ц., — что шутка твоя слишком уже износилась.
— Как вы думаете, князь? — не дослушал Евгений Павлович,
поймав на себе любопытный и серьезный взгляд князя Льва Николаевича. — Как вам
кажется: частный это случай, или общий? Я, признаюсь, для вас и выдумал этот
вопрос.
— Нет, не частный, — тихо, но твердо проговорил князь.
— Помилуйте, Лев Николаевич, — с некоторою досадой вскричал
князь Щ., — разве вы не видите, что он вас ловит; он решительно смеется и
именно вас предположил поймать на зубок.
— Я думал, что Евгений Павлыч говорил серьезно, — покраснел
князь и потупил глаза.
— Милый князь, — продолжал князь Щ., — да вспомните, о чем
мы с вами говорили один раз, месяца три тому назад; мы именно говорили о том,
что в наших молодых новооткрытых судах можно указать уже на столько
замечательных и талантливых защитников! А сколько в высшей степени
замечательных решений присяжных? Как вы сами радовались, и как я на вашу
радость тогда радовался… мы говорили, что гордиться можем… А эта неловкая
защита, этот странный аргумент, конечно, случайность, единица между тысячами.
Князь Лев Николаевич подумал, но с самым убежденным видом,
хотя тихо и даже как будто робко выговаривая, ответил:
— Я только хотел сказать, что искажение идей и понятий (как
выразился Евгений Павлыч) встречается очень часто, есть гораздо более общий,
чем частный случай, к несчастию. И до того, что если б это искажение не было
таким общим случаем, то, может быть, не было бы и таких невозможных
преступлений, как эти…
— Невозможных преступлений? Но уверяю же вас, что точно
такие же преступления и, может быть, еще ужаснее, и прежде бывали, и всегда
были, и не только у нас, но и везде, и, по-моему, еще очень долго будут
повторяться. Разница в том, что у нас прежде было меньше гласности, а теперь
стали вслух говорить и даже писать о них, потому-то и кажется, что эти преступники
теперь только и появились. Вот в чем ваша ошибка, чрезвычайно наивная ошибка,
князь, уверяю вас, — насмешливо улыбнулся князь Щ.
— Я сам знаю, что преступлений и прежде было очень много, и
таких же ужасных; я еще недавно в острогах был, и с некоторыми преступниками и
подсудимыми мне удалось познакомиться. Есть даже страшнее преступники, чем
этот, убившие по десяти человек, совсем не раскаиваясь. Но я вот что заметил
при этом: что самый закоренелый и нераскаянный убийца всё-таки знает, что он
преступник, то-есть по совести считает, что он не хорошо поступил, хоть и безо
всякого раскаяния. И таков всякий из них; а эти ведь, о которых Евгений Павлыч
заговорил, не хотят себя даже считать преступниками и думают про себя, что
право имели и… даже хорошо поступили, то-есть почти ведь так. Вот в этом-то и
состоит, по-моему, ужасная разница. И заметьте, всё это молодежь, то-есть
именно такой возраст, в котором всего легче и беззащитнее можно подпасть под
извращение идей.
Князь Щ. уже не смеялся и с недоумением выслушал князя.
Александра Ивановна, давно уже хотевшая что-то заметить, замолчала, точно
какая-то особенная мысль остановила ее. Евгений же Павлович смотрел на князя в
решительном удивлении и на этот раз уже безо всякой усмешки.
— Да вы что так на него удивляетесь, государь мой, —
неожиданно вступилась Лизавета Прокофьевна, — что он, глупее вас что ли, что не
мог по-вашему рассудить?
— Нет-с, я не про то, — сказал Евгений Павлович, — но только
как же вы, князь (извините за вопрос), если вы так это видите и замечаете, то
как же вы (извините меня опять) в этом странном деле… вот что на-днях было…
Бурдовского, кажется… как же вы не заметили такого же извращения идей и
нравственных убеждений? Точь-в-точь ведь такого же! Мне тогда показалось, что
вы совсем не заметили?
— А вот что, батюшка. — разгорячилась Лизавета Прокофьевна,
— мы вот все заметили, сидим здесь и хвалимся пред ним, а вот он сегодня письмо
получил от одного из них, от самого-то главного, угреватого, помнишь,
Александра? Он прощения в письме у него просит, хоть и по своему манеру, и
извещает, что того товарища бросил, который его поджигал-то тогда, — помнишь,
Александра? — и что князю теперь больше верит. Ну, а мы такого письма еще не
получали, хоть нам и не учиться здесь нос-то пред ним подымать.
— А Ипполит тоже переехал к нам сейчас на дачу! — крикнул
Коля.
— Как! уже здесь? — встревожился князь.
— Только что вы ушли с Лизаветой Прокофьевной, — и
пожаловал; я его перевез!
— Ну бьюсь же об заклад, — так и вскипела вдруг Лизавета
Прокофьевна, совсем забыв, что сейчас же князя хвалила, — об заклад бьюсь, что
он ездил вчера к нему на чердак и прощения у него на коленях просил, чтоб эта
злая злючка удостоила сюда переехать. Ездил ты вчера? Сам ведь признавался
давеча. Так или нет? Стоял ты на коленках или нет?
— Совсем не стоял, — крикну и Коля, — а совсем напротив:
Ипполит у князя руку вчера схватил и два раза поцеловал, я сам видел, тем и
кончилось всё объяснение, кроме того, что князь просто сказал, что ему легче
будет на даче, и тот мигом согласился переехать, как только станет легче.
— Вы напрасно, Коля… — пробормотал князь, вставая и хватаясь
за шляпу, — зачем вы рассказываете, я…
