— Куда это? — остановила Лизавета Прокофьевна.
— Не беспокойтесь, князь, — продолжал воспламененный Коля, —
не ходите и не тревожьте его, он с дороги заснул; он очень рад; и знаете,
князь, по-моему, гораздо лучше, если вы не нынче встретитесь, даже до завтра
отложите, а то он опять сконфузится. Он давеча утром говорил, что уже целые
полгода не чувствовал себя так хорошо и в силах; даже кашляет втрое меньше.
Князь заметил, что Аглая вдруг вышла из своего места и
подошла к столу. Он не смел на нее посмотреть, но он чувствовал всем существом,
что в это мгновение она на него смотрит и, может быть, смотрит грозно, что в
черных глазах ее непременно негодование, и лицо вспыхнуло.
— А мне кажется, Николай Ардалионович, что вы его напрасно
сюда перевезли, если это тот самый чахоточный мальчик, который тогда заплакал и
к себе звал на похороны, — заметил Евгений Павлович; — он так красноречиво
тогда говорил про стену соседнего дома, что ему непременно взгрустнется по этой
стене, будьте уверены.
— Правду сказал: рассорится, подерется с тобой и уедет, —
вот тебе сказ!
И Лизавета Прокофьевна с достоинством придвинула к себе
корзинку с своим шитьем, забыв, что уже все подымались на прогулку.
— Я припоминаю, что он стеной этой очень хвастался, —
подхватил опять Евгений Павлыч, — без этой стены ему нельзя будет красноречиво
умереть, а ему очень хочется красноречива умереть.
— Так что же? — пробормотал князь. — Если вы не захотите ему
простить, так он и без вас помрет… Теперь он для деревьев переехал.
— О, с моей стороны я ему всё прощаю: можете ему это
передать.
— Это не так надо понимать, — тихо и как бы нехотя ответил
князь, продолжая смотреть в одну точку на полу и не подымая глаз, — надо так,
чтоб и вы согласились принять от него прощение.
— Я-то в чем тут? В чем я пред ним виноват?
— Если не понимаете, так… но вы ведь понимаете; ему хотелось
тогда… всех вас благословить и от вас благословение получить, вот и всё…
— Милый князь, — как-то опасливо подхватил поскорее князь
Щ., переглянувшись кое с кем из присутствовавших, — рай на земле не легко
достается; а вы всё-таки несколько на рай рассчитываете; рай вещь трудная,
князь, гораздо труднее, чем кажется вашему прекрасному сердцу. Перестанемте
лучше, а то мы все опять, пожалуй, сконфузимся, и тогда…
— Пойдемте на музыку, — резко проговорила Лизавета
Прокофьевна, сердито подымаясь с места. За нею встали все.
II.
Князь вдруг подошел к Евгению Павловичу.
— Евгений Павлыч, — сказал он с странною горячностью,
схватив его за руку, — будьте уверены, что я вас считаю за самого
благороднейшего и лучшего человека, несмотря ни на что; будьте в этом уверены…
Евгений Павлович даже отступил на шаг от удивления. Мгновение
он удерживался от нестерпимого припадка смеха; но, приглядевшись ближе, он
заметил, что князь был как бы не в себе, по крайней мере в каком-то особенном
состоянии.
— Бьюсь об заклад, — вскричал он, — что вы, князь, хотели
совсем не то сказать и, может быть, совсем и не мне… Но что с вами? Не дурно ли
вам?
— Может быть, очень может быть, и вы очень тонко заметили,
что, может быть, я не к вам хотел подойти.
Сказав это, он как-то странно и даже смешно улыбнулся, но
вдруг, как бы разгорячившись, воскликнул:
— Не напоминайте мне про мой поступок три дня назад! Мне
очень стыдно было эти три дня… Я знаю, что я виноват…
— Да… да что же вы такого ужасного сделали?
— Я вижу, что вам, может быть, за меня всех стыднее, Евгений
Павлович; вы краснеете, это черта прекрасного сердца. Я сейчас уйду, будьте
уверены.
— Да что это он? Припадки что ли у него так начинаются? —
испуганно обратилась Лизавета Прокофьевна к Коле.
— Не обращайте внимания, Лизавета Прокофьевна, у меня не
припадок; я сейчас уйду. Я знаю, что я… обижен природой. Я был двадцать четыре
года болен, до двадцатичетырехлетнего возраста от рождения. Примите же как от
больного и теперь. Я сейчас уйду, сейчас, будьте уверены. Я не краснею, —
потому что ведь от этого странно же краснеть, не правда ли? — но в обществе я
лишний… Я не от самолюбия… Я в эти три дня передумал и решил, что я вас
искренно и благородно должен уведомить при первом случае. Есть такие идеи, есть
высокие идеи, о которых я не должен начинать говорить, потому что я непременно
всех насмешу; князь Щ. про это самое мне сейчас напомнил… У меня нет жеста
приличного, чувства меры нет; у меня слова другие, а не соответственные мысли,
а это унижение для этих мыслей. И потому я не имею права… к тому же я мнителен,
я… я убежден, что в этом доме меня не могут обидеть и любят меня более, чем я
стою, но я знаю и ведь наверно знаю), что после двадцати лет болезни непременно
должно было что-нибудь да остаться, так что нельзя не смеяться надо мной…
иногда… ведь так?
Он как бы ждал ответа и решения, озираясь кругом. Все стояли
в тяжелом недоумении от этой неожиданной, болезненной и, казалось бы, во всяком
случае беспричинной выходки. Но эта выходка подала повод к странному эпизоду.
— Для чего вы это здесь говорите? — вдруг вскричала Аглая: —
для чего вы это им говорите? Им! Им!
Казалось, она была в последней степени негодования: глаза ее
метали искры. Князь стоял пред ней немой и безгласный и вдруг побледнел.
— Здесь ни одного нет, который бы стоил таких слов! —
разразилась Аглая: — здесь все, все не стоят вашего мизинца, ни ума, ни сердца
вашего! Вы честнее всех, благороднее всех, лучше всех, добрее всех, умнее всех!
Здесь есть недостойные нагнуться и поднять платок, который вы сейчас уронили….
Для чего же вы себя унижаете и ставите ниже всех? Зачем вы всё в себе
исковеркали, зачем в вас гордости нет?
— Господи, можно ли было подумать? — всплеснула руками
Лизавета Прокофьевна.
— Рыцарь бедный! Ура! — крикнул в упоении Коля.
— Молчите!.. Как смеют меня здесь обижать в вашем доме! —
набросилась вдруг Аглая на Лизавету Прокофьевну, уже в том истерическом
состоянии, когда не смотрят ни на какую черту и переходят всякое препятствие. —
Зачем меня все, все до единого мучают! Зачем они, князь, все три дня пристают
ко мне из-за вас? Я ни за что за вас не выйду замуж! Знайте, что ни за что и
никогда! Знайте это! Разве можно выйти за такого смешного, как вы? Вы
посмотрите теперь в зеркало на себя, какой вы стоите теперь!.. Зачем, зачем они
дразнят меня, что я за вас выйду замуж? Вы должны это знать! Вы тоже в заговоре
с ними!
— Никто никогда не дразнил! — пробормотала в испуге
Аделаида.
— На уме ни у кого не было, слова такого не было сказано! —
вскричала Александра Ивановна.
