— Я не против, Марина, вот только без разрешения своего комбата я этого сделать не могу.
— Очень жаль, а я так хотела расспросить вас про ваши подвиги.
— Эх, были бы подвиги, а так, самым обычным стрелком служу, и каждый день под ремень, то караул, то наряд, то работы по обустройству лагеря. Никаких подвигов, а про романтику и говорить не приходится.
— Странно, а я слышала, что совсем недавно ваш батальон принимал участие в высадке на турецкий берег.
— Не знаю, может быть, это кто-то другой, морпехи, например, или разведка.
— Видимо, действительно, разговора у нас не получится. — Она покопалась в своей сумочке и показательно отключила небольшой диктофон, который писал весь наш разговор. — Может, без записи что-то расскажете?
— Нет, Марина, только с разрешения комбата. Вот собирайтесь и к нам в гости приезжайте. Будем вам очень рады и, если получите разрешение командования, всё расскажем и ничего не утаим.
— Я подумаю.
Алексеева собралась уходить и уже повернулась ко мне спиной, когда мне в голову пришла одна идея, и я окликнул её:
— Марина, подождите.
— Да? — Она красиво, как профессиональная танцовщица, одним слитным движением обернулась ко мне, её сарафан от этого всколыхнулся и на миг обнажил красивые длинные ноги.
— Можно просьбу?
— Смотря какую.
— Каждый день с девяти до десяти вечера у вас музыкальная передача по заявкам радиослушателей идёт. Нельзя ли заказать голосовое послание и песню?
Она снова улыбнулась:
— Вот видишь, в моей просьбе отказываешь, а сам просишь. Нехорошо так поступать, тем более с женщиной.
— А я человек подневольный, не всё от меня зависит.
— Ладно, давай, но у нас коротко, не более трёх предложений. — Она вновь достала диктофон и нажала на кнопку «Лес». — Говори.
Я знал, что Марьяна, оставшаяся в Трабзоне, каждый вечер слушает эту музыкальную передачу из Краснодара, и надеялся, что моё послание найдет её. Нужно было сказать что-то успокаивающее, и желательно, чтоб я сволочью не выглядел. Прокашлялся и произнес:
— Здравствуй, Мара, это Саша Мечников. Не смог я с тобой рядом остаться, как бы мне того ни хотелось, но мы не можем быть вместе, пока обстоятельства сильней нас. Прости и прощай!
Журналистка выключила запись и достала блокнотик в шикарном бархатном чехольчике:
— Песню какую заказать хочешь?
— На ваш выбор, но что-нибудь трогательное, про любовь и про расставание.
— Кому адресовано послание?
— Марьяне из города Трабзон, от сержанта гвардии Александра Мечникова.
Услышав про Трабзон, Алексеева напряглась, хотела вновь атаковать меня вопросами, но, на моё счастье, появился Черепанов и без всяких разговоров запрыгнул в машину. Я последовал за ним, и мне вслед донеслись слова журналистки:
— Теперь я точно приеду, Александр Мечников, и ты от моих вопросов никуда не денешься.
Шутливо козырнув из уже тронувшейся машины, я ответил:
— Вас понял. Всё исполню, за всё отвечу, но только по приказу. Честь имею!
Глава 20
Кубанская Конфедерация. Новороссийск
19.07.2059
За время моего отсутствия в расположении родного батальона в лагере многое изменилось. Во-первых, все подъезды к пансионату, где мы базировались, были перегорожены блокпостами, окопами, дотами и завалами из строительного мусора. В совокупности получилось вполне неплохое укрепление — ничего долговременного, но и с наскока не взять. Во-вторых, пляж, где мы в прошлом году так любили загорать, был абсолютно безлюден и украшен двумя деревянными табличками. На одной, ближней к лагерю и линии окопов, идущих по берегу, было написано: «Осторожно, мины!» На другой табличке, метра через три, поближе к воде: «Сказано же, что мины. Назад!», понизу подпись: «Прапорщик Тукаев». И в-третьих, в самом лагере были посторонние, полсотни молодых черноголовых и смуглых «индейцев» с Кавказа, которые с утра и до самой поздней ночи под руководством наших инструкторов занимались боевой подготовкой.
Как мне рассказали парни из моей тройки, горцы собрали почти полторы тысячи парней из молодняка, от пятнадцати до семнадцати лет, и по договоренности с Симаковым группами по полсотни человек распихали их по нашим самым боеспособным подразделениям. Здесь, вдали от дома, те постигали военную науку и готовились в начале осени вернуться домой. Положение кавказцев день ото дня становилось всё хуже, их ещё неокрепший Союз трещал по швам, и под напорам южан из Халифата они постоянно отступали и сдавали свои населённые пункты один за другим. Горцы не могли выделить бойцов, которые будут заниматься тренировкой подрастающего поколения, и, самое главное, не имели для этого никакой материальной базы. Вот и приходилось за счёт нашей казны и на нашей территории готовить для них пополнение.
Впрочем, тренирующийся горский молодняк видел я не часто, они всё время пропадали на полигоне, оборудованном за лагерем, а я находился на базе и занимался сортировкой информационного пласта из флешек, прикупленных у компьютерного фаната Эдика. Однако один кавказец всё же привлёк моё внимание. Это был их наставник, контролирующий обучение своих питомцев, алим, что значит учёный, Иман Гойгов, старый и седовласый, но всё ещё крепкий высокорослый горец лет около семидесяти, который наверняка очень хорошо помнил времена до пришествия чумы.
Жил он в отдельной комнате пансионата, и день этого старика начинался каждый раз одинаково: по пояс голый, он выходил в лес, делал трёхкилометровую пробежку и присоединялся к утренней зарядке своих воспитанников. Потом в неизменной высокой папахе, в чёрной одежде, состоящей из рубахи и брюк, и в таких же чёрных мягких кожаных сапогах появлялся в лагере, где завтракал вместе со всеми. После чего уточнял у наших инструкторов план занятий на день, что-то одобрял, что-то переиначивал, потом отправлялся на полуразрушенный каменный мол, вдававшийся в море, и до полудня сидел там в одиночестве. Вроде как размышлял о вечном. Своеобразный человек, чем-то запал мне в душу, и чем дольше он находился рядом, тем больше беспокоил меня, и я никак не мог понять почему. Так продолжалось неделю, пока, совершенно случайно, я не увидел, как он проводит со своими пареньками ежевечерние занятия по рукопашному бою.
«Олег, — мелькнула в голове мысль. — Этот старик двигается точно так же, как и верный наёмник Кары, который одолел меня в Пазаре, смог от пули уйти и спасти своего босса». Присмотрелся к дедушке Иману получше и заметил, что общие у них с Олегом не только движения и сноровка, но и слова, и жесты, и даже манера сидеть у костра. Странно это? Ещё как странно, и я, переговорив с командиром роты, решил обратиться к Ерёменко. Не откладывая дела в долгий ящик, я прямо с утреннего построения направился к комбату и рассказал ему всё как есть. Ерёменко, что характерно, ничуть не удивился, видимо, что-то знал об этом старике, он только сказал, что ничего странного в этом нет, а мне надо переговорить со стариком, и я всё узнаю сам. В связи с чем он дал мне один выходной день и разрешил взять свой спиннинг.
