В.
P. S. Моя душа так полна, так полна теперь слезами…
Слезы теснят меня, рвут меня. Прощайте.
Боже! как грустно!
Помните, помните вашу бедную Вареньку!
* * *
Маточка, Варенька, голубчик мой, бесценная моя. Вас увозят,
вы едете! Да теперь лучше бы сердце они из груди моей вырвали, чем вас у меня!
Как же вы это! Вот вы плачете, и вы едете?! Вот я от вас письмецо сейчас
получил, все слезами закапанное. Стало быть, вам не хочется ехать; стало быть,
вас насильно увозят, стало быть, вам жаль меня, стало быть, вы меня любите! Да
как же, с кем же вы теперь будете? Там вашему сердечку будет грустно, тошно и
холодно. Тоска его высосет, грусть его пополам разорвет. Вы там умрете, вас там
в сыру землю положат; об вас и поплакать будет некому там! Господин Быков будет
все зайцев травить… Ах, маточка, маточка! на что же вы это решились, как же вы
на такую меру решиться могли? Что вы сделали, что вы сделали, что вы над собой
сделали! Ведь вас там в гроб сведут; они заморят вас там, ангельчик. Ведь вы,
маточка, как перышко слабенькие! И я-то где был? Чего я тут, дурак, глазел!
Вижу, дитя блажит, у дитяти просто головка болит! Чем бы тут попросту – так нет
же, дурак дураком, и не думаю ничего, и не вижу ничего, как будто и прав, как
будто и дело до меня не касается; и еще за фальбалой бегал!.. Нет, я Варенька,
встану; я к завтрашнему дню, может быть, выздоровлю, так вот я и встану!.. Я,
маточка, под колеса брошусь; я вас не пущу уезжать! Да нет, что же это в самом
деле такое? По какому праву все это делается? Я с вами уеду; я за каретой вашей
побегу, если меня не возьмете, и буду бежать что есть мочи, покамест дух из
меня выйдет. Да вы знаете ли только, что там такое, куда вы едете-то, маточка?
Вы, может быть, этого не знаете, так меня спросите! Там степь, родная моя, там
степь, голая степь; вот как моя ладонь голая! Там ходит баба бесчувственная да
мужик необразованный, пьяница ходит. Там теперь листья с дерев осыпались, там
дожди, там холодно, – а вы туда едете! Ну, господину Быкову там есть занятие:
он там будет с зайцами; а вы что? Вы помещицей хотите быть, маточка? Но,
херувимчик вы мой! Вы поглядите-ка на себя, похожи ли вы на помещицу?.. Да как
же может быть такое, Варенька! К кому же я письма буду писать, маточка? Да! вот
вы возьмите-ка в соображение, маточка, – дескать, к кому же он письма будет
писать? Кого же я маточкой называть буду; именем-то любезным таким кого
называть буду? Где мне вас найти потом, ангельчик мой? Я умру, Варенька,
непременно умру; не перенесет мое сердце такого несчастия! Я вас, как свет
господень, любил, как дочку родную любил, я все в вас любил, маточка, родная
моя! и сам для вас только и жил одних! Я и работал, и бумаги писал, и ходил, и
гулял, и наблюдения мои бумаге передавал в виде дружеских писем, все оттого,
что вы, маточка, здесь, напротив, поблизости жили. Вы, может быть, этого и не
знали, а это все было именно так! Да, послушайте, маточка, вы рассудите,
голубчик мой миленький, как же это может быть, чтобы вы от нас уехали? Родная
моя, ведь вам ехать нельзя, невозможно; просто решительно никакой возможности
нет! Ведь вот дождь идет, а вы слабенькие, вы простудитесь. Ваша карета
промокнет; она непременно промокнет. Она, только что вы за заставу выедете, и
сломается; нарочно сломается. Ведь здесь в Петербурге прескверно кареты делают!
Я и каретников этих всех знаю; они только чтоб фасончик, игрушечку там
какую-нибудь смастерить, а непрочно! присягну, что непрочно делают! Я, маточка,
на колени перед господином Быковым брошусь; я ему докажу, все докажу! И вы,
маточка, докажите; резоном докажите ему! Скажите, что вы остаетесь и что вы не
можете ехать!.. Ах, зачем это он в Москве на купчихе не женился? Уж пусть бы он
там на ней-то женился! Ему купчиха лучше, ему она гораздо лучше бы шла; уж это
я знаю почему! А я бы вас здесь у себя держал. Да что он вам-то, маточка,
Быков-то? Чем он для вас вдруг мил сделался? Вы, может быть, оттого, что он вам
фальбалу-то все закупает, вы, может быть, от этого! Да ведь что же фальбала?
зачем фальбала? Ведь она, маточка, вздор! Тут речь идет о жизни человеческой, а
ведь она, маточка, тряпка – фальбала; она, маточка, фальбала-то – тряпица. Да я
вот вам сам, вот только что жалованье получу, фальбалы накуплю; я вам ее
накуплю, маточка; у меня там вот и магазинчик знакомый есть; вот только
жалованья дайте дождаться мне, херувимчик мой, Варенька! Ах, господи, господи!
Так вы это непременно в степь с господином Быковым уезжаете, безвозвратно
уезжаете! Ах, маточка!.. Нет, вы мне еще напишите, еще мне письмецо напишите
обо всем, и когда уедете, так и оттуда письмо напишите. А то ведь, ангел
небесный мой, это будет последнее письмо; а ведь никак не может так быть, чтобы
письмо это было последнее. Ведь вот как же, так вдруг, именно, непременно
последнее! Да нет же, я буду писать, да и вы-то пишите… А то у меня и слог
теперь формируется… Ах, родная моя, что слог! Ведь вот я теперь и не знаю, что
это я пишу, никак не знаю, ничего не знаю и не перечитываю, и слогу не
выправляю, а пишу только бы писать, только бы вам написать побольше… Голубчик
мой, родная моя, маточка вы моя!
1845
