Ну, прощайте, дружочек бесценный мой, Варенька! Описал я вам
все, как умел. Сегодня я весь день все только об вас и думаю. У меня за вас,
родная моя, все сердце изныло. Ведь вот, душечка моя, я вот знаю, что у вас
теплого салопа нет. Уж эти мне петербургские весны, ветры да дождички со
снежочком, – уж это смерть моя, Варенька! Такое благорастворение воздухов, что
убереги меня, господи! Не взыщите, душечка, на писании; слогу нет, Варенька,
слогу нет никакого. Хоть бы какой-нибудь был! Пишу, что на ум взбредет, так,
чтобы вас только поразвеселить чем-нибудь. Ведь вот если б я учился как-нибудь,
дело другое; а то ведь как я учился? даже и не на медные деньги.
Ваш всегдашний и верный друг Макар Девушкин.
Апреля 25-го.
Милостивый государь, Макар Алексеевич!
Сегодня я двоюродную сестру мою Сашу встретила! Ужас! и она
погибнет, бедная! Услышала я тоже со стороны, что Анна Федоровна все обо мне
выведывает. Она, кажется, никогда не перестанет меня преследовать. Она говорит,
что хочет простить меня, забыть все прошедшее и что непременно сама навестит
меня. Говорит, что вы мне вовсе не родственник, что она ближе мне родственница,
что в семейные отношения наши вы не имеете никакого права входить и что мне
стыдно и неприлично жить вашей милостыней и на вашем содержании… говорит, что я
забыла ее хлеб-соль, что она меня с матушкой, может быть, от голодной смерти
избавила, что она нас поила-кормила и с лишком два с половиною года на нас убыточилась,
что она нам сверх всего этого долг простила. И матушку-то она пощадить не
хотела! А если бы знала бедная матушка, что они со мною сделали! Бог видит!..
Анна Федоровна говорит, что я по глупости моей своего счастия удержать не
умела, что она сама меня на счастие наводила, что она ни в чем остальном не
виновата и что я сама за честь свою не умела, а может быть, и не хотела
вступиться. А кто же тут виноват, боже великий! Она говорит, что господин Быков
прав совершенно и что не на всякой же жениться, которая… да что писать! Жестоко
слышать такую неправду, Макар Алексеевич! Я не знаю, что со мной теперь
делается. Я дрожу, плачу, рыдаю; это письмо я вам два часа писала. Я думала,
что она по крайней мере сознает свою вину предо мною; а она вот как теперь!
Ради бога, не тревожьтесь, друг мой, единственный доброжелатель мой! Федора все
преувеличивает: я не больна. Я только простудилась немного вчера, когда ходила
на Волково к матушке панихиду служить. Зачем вы не пошли вместе со мною; я вас
так просила. Ах, бедная, бедная моя матушка, если бы ты встала из гроба, если б
ты знала, если б ты видела, что они со мною сделали!..
В. Д.
Мая 20-го.
Голубчик мой, Варенька!
Посылаю вам винограду немного, душечка; для выздоравливающей
это, говорят, хорошо, да и доктор рекомендует для утоления жажды, так только
единственно для жажды. Вам розанчиков намедни захотелось, маточка; так вот я
вам их теперь посылаю. Есть ли у вас аппетит, душечка? – вот что главное.
Впрочем, слава богу, что все прошло и кончилось и что несчастия наши тоже
совершенно оканчиваются. Воздадим благодарение небу! А что до книжек касается,
то достать покамест нигде не могу. Есть тут, говорят, хорошая книжка одна и
весьма высоким слогом написанная; говорят, что хороша, я сам не читал, а здесь
очень хвалят. Я просил ее для себя; обещались препроводить. Только будете ли
вы-то читать? Вы у меня на этот счет привередница; трудно угодить на ваш вкус,
уж я вас знаю, голубчик вы мой; вам, верно, все стихотворство надобно,
воздыханий, амуров, – ну, и стихов достану, всего достану; там есть тетрадка
одна переписанная.
Я-то живу хорошо. Вы, маточка, обо мне не беспокойтесь,
пожалуйста. А что Федора вам насказала на меня, так все это вздор; вы ей
скажите, что она налгала, непременно скажите ей, сплетнице!.. Я нового
вицмундира совсем не продавал. Да и зачем, сами рассудите, зачем продавать?
Вот, говорят, мне сорок рублей серебром награждения выходит, так зачем же
продавать? Вы, маточка, не беспокойтесь: она мнительна, Федора-то, она
мнительна. Заживем мы, голубчик мой! Только вы-то, ангельчик, выздоравливайте,
ради бога, выздоравливайте, не огорчите старика. Кто это говорит вам, что я
похудел? Клевета, опять клевета! здоровехонек и растолстел так, что самому
становится совестно, сыт и доволен по горло; вот только бы вы-то
выздоравливали! Ну, прощайте, мой ангельчик; целую все ваши пальчики и пребываю
вашим вечным, неизменным другом
Макаром Девушкиным.
Р. S. Ах, душенька моя, что это вы опять в самом деле стали
писать?.. о чем вы блажите-то! да как же мне ходить к вам так часто, маточка,
как? я вас спрашиваю. Разве темнотою ночною пользуясь; да вот теперь и ночей-то
почти не бывает: время такое. Я и то, маточка моя, ангельчик, вас почти совсем
не покидал во все время болезни вашей, во время беспамятства-то вашего; но и
тут я и сам уж не знаю, как я все эти дела обделывал; да и то потом перестал
ходить; ибо любопытствовать и расспрашивать начали. Здесь уж и без того сплетня
заплелась какая-то. Я на Терезу надеюсь; она не болтлива; но все же, сами
рассудите вы, маточка, каково это будет, когда они всё узнают про нас? Что-то
они подумают и что они скажут тогда? Так вот вы скрепите сердечко, маточка, да
переждите до выздоровления; а мы потом уж так, вне дома, где-нибудь рандеву
[5]
дадим.
Июня 1-го.
Любезнейший Макар Алексеевич!
Мне так хочется сделать вам что-нибудь угодное и приятное за
все ваши хлопоты и старания обо мне, за всю вашу любовь ко мне, что я решилась
наконец на скуку порыться в моем комоде и отыскать мою тетрадь, которую теперь
и посылаю вам. Я начала ее еще в счастливое время жизни моей. Вы часто с
любопытством расспрашивали о моем прежнем житье-бытье, о матушке, о Покровском,
о моем пребывании у Анны Федоровны и, наконец, о недавних несчастиях моих, и
так нетерпеливо желали прочесть эту тетрадь, где мне вздумалось, бог знает для
чего, отметить кое-какие мгновения из моей жизни, что я не сомневаюсь принести
вам большое удовольствие моею посылкою. Мне же как-то грустно было перечитывать
это. Мне кажется, что я уже вдвое постарела с тех пор, как написала в этих
записках последнюю строчку. Все это писано в разные сроки. Прощайте, Макар
Алексеевич! Мне ужасно скучно теперь, и меня часто мучит бессонница. Прескучное
выздоровление!
В. Д.
I
Мне было только четырнадцать лет, когда умер батюшка.
Детство мое было самым счастливым временем моей жизни. Началось оно не здесь,
но далеко отсюда, в провинции, в глуши. Батюшка был управителем огромного
имения князя П – го, в Т – й губернии. Мы жили в одной из деревень князя, и
жили тихо, неслышно, счастливо… Я была такая резвая маленькая; только и делаю,
бывало, что бегаю по полям, по рощам, по саду, а обо мне никто и не заботился.
Батюшка беспрерывно был занят делами, матушка занималась хозяйством; меня
ничему не учили, а я тому и рада была. Бывало, с самого раннего утра убегу или
на пруд, или в рощу, или на сенокос, или к жнецам – и нужды нет, что солнце
печет, что забежишь сама не знаешь куда от селенья, исцарапаешься об кусты,
разорвешь свое платье, – дома после бранят, а мне и ничего.
