Мало того, я уже сделал
такие успехи в своем новом, особенном роде открытий, что уже мог безошибочно,
по одному виду, обозначить, на какой кто даче живет. Обитатели Каменного и
Аптекарского островов или Петергофской дороги отличались изученным изяществом
приемов, щегольскими летними костюмами и прекрасными экипажами, в которых они
приехали в город. Жители Парголова и там, где подальше, с первого взгляда
«внушали» своим благоразумием и солидностью; посетитель Крестовского острова
отличался невозмутимо-веселым видом. Удавалось ли мне встретить длинную
процессию ломовых извозчиков, лениво шедших с возжами в руках подле возов,
нагруженных целыми горами всякой мебели, столов, стульев, диванов турецких и
нетурецких и прочим домашним скарбом, на котором, сверх всего этого, зачастую
восседала, на самой вершине воза, тщедушная кухарка, берегущая барское добро
как зеницу ока; смотрел ли я на тяжело нагруженные домашнею утварью лодки,
скользившие по Неве иль Фонтанке, до Черной речки иль островов, — воза и лодки
удесятерялись, усотерялись в глазах моих; казалось, все поднялось и поехало,
все переселялось целыми караванами на дачу; казалось, весь Петербург грозил
обратиться в пустыню, так что наконец мне стало стыдно, обидно и грустно: мне
решительно некуда и незачем было ехать на дачу. Я готов был уйти с каждым
возом, уехать с каждым господином почтенной наружности, нанимавшим извозчика;
но ни один, решительно никто не пригласил меня; словно забыли меня, словно я
для них был и в самом деле чужой!
Я ходил много и долго, так что уже совсем
успел, по своему обыкновению, забыть, где я, как вдруг очутился у заставы. Вмиг
мне стало весело, и я шагнул за шлагбаум, пошел между засеянных полей и лугов,
не слышал усталости, но чувствовал только всем составом своим, что какое-то
бремя спадает с души моей. Все проезжие смотрели на меня так приветливо, что
решительно чуть не кланялись; все были так рады чему-то, все до одного курили
сигары. И я был рад, как еще никогда со мной не случалось. Точно я вдруг
очутился в Италии, — так сильно поразила природа меня, полубольного горожанина,
чуть не задохнувшегося в городских стенах.
Есть что-то неизъяснимо трогательное в нашей
петербургской природе, когда она, с наступлением весны, вдруг выкажет всю мощь
свою, все дарованные ей небом силы, опушится, разрядится, упестрится цветами...
Как-то невольно напоминает она мне ту девушку, чахлую и хворую, на которую вы
смотрите иногда с сожалением, иногда с какою-то сострадательною любовью, иногда
же просто не замечаете ее, но которая вдруг, на один миг, как-то нечаянно
сделается неизъяснимо, чудно прекрасною, а вы, пораженный, упоенный, невольно
спрашиваете себя: какая сила заставила блистать таким огнем эти грустные,
задумчивые глаза? что вызвало кровь на эти бледные, похудевшие щеки? что облило
страстью эти нежные черты лица? отчего так вздымается эта грудь? что так
внезапно вызвало силу, жизнь и красоту на лицо бедной девушки, заставило его
заблистать такой улыбкой, оживиться таким сверкающим, искрометным смехом? Вы
смотрите кругом вы кого-то ищете, вы догадываетесь... Но миг проходит, и, может
быть, назавтра же вы встретите опять тот же задумчивый и рассеянный взгляд, как
и прежде, то же бледное лицо, ту же покорность и робость в движениях и даже раскаяние,
даже следы какой-то мертвящей тоски и досады за минутное увлечение... И жаль
вам, что так скоро, так безвозвратно завяла мгновенная красота, что так
обманчиво и напрасно блеснула она перед вами, — жаль оттого, что даже полюбить
ее вам не было времени...
А все-таки моя ночь была лучше дня! Вот как
это было.
Я пришел назад в город очень поздно, и уже
пробило десять часов, когда я стал подходить к квартире. Дорога моя шла по
набережной канала, на которой в этот час не встретишь живой души. Правда, я
живу в отдаленнейшей части города. Я шел и пел, потому что, когда я счастлив, я
непременно мурлыкаю что-нибудь про себя, как и всякий счастливый человек, у
которого нет ни друзей, ни добрых знакомых и которому в радостную минуту не с
кем разделить свою радость. Вдруг со мной случилось самое неожиданное
приключение.
В сторонке, прислонившись к перилам канала,
стояла женщина; облокотившись на решетку, она, по-видимому, очень внимательно
смотрела на мутную воду канала. Она была одета в премиленькой желтой шляпке и в
кокетливой черной мантильке. «Это девушка, и непременно брюнетка», — подумал я.
Она, кажется, не слыхала шагов моих, даже не шевельнулась, когда я прошел мимо,
затаив дыхание и с сильно забившимся сердцем. «Странно! — подумал я, — верно,
она о чем-нибудь очень задумалась», и вдруг я остановился как вкопанный. Мне
послышалось глухое рыдание. Да! я не обманулся: девушка плакала, и через минуту
еще и еще всхлипывание. Боже мой! У меня сердце сжалось. И как я ни робок с
женщинами, но ведь это была такая минута!.. Я воротился, шагнул к ней и
непременно бы произнес: «Сударыня!» — если б только не знал, что это
восклицание уже тысячу раз произносилось во всех русских великосветских
романах. Это одно и остановило меня. Но покамест я приискивал слово, девушка
очнулась, оглянулась, спохватилась, потупилась и скользнула мимо меня по
набережной. Я тотчас же пошел вслед за ней, но она догадалась, оставила
набережную, перешла через улицу и пошла по тротуару. Я не посмел перейти через
улицу. Сердце мое трепетало, как у пойманной птички. Вдруг один случай пришел
ко мне на помощь.
По той стороне тротуара, недалеко от моей
незнакомки, вдруг появился господин во фраке, солидных лет, но нельзя сказать,
чтоб солидной походки. Он шел, пошатываясь и осторожно опираясь об стенку.
Девушка же шла, словно стрелка, торопливо и робко, как вообще ходят все
девушки, которые не хотят, чтоб кто-нибудь вызвался провожать их ночью домой,
и, конечно, качавшийся господин ни за что не догнал бы ее, если б судьба моя не
надоумила его поискать искусственных средств. Вдруг, не сказав никому ни слова,
мой господин срывается с места и летит со всех ног, бежит, догоняя мою
незнакомку. Она шла как ветер, но колыхавшийся господин настигал, настиг,
девушка вскрикнула — и... я благословляю судьбу за превосходную сучковатую
палку, которая случилась на этот раз в моей правой руке. Я мигом очутился на
той стороне тротуара, мигом незваный господин понял, в чем дело, принял в
соображение неотразимый резон, замолчал, отстал и только, когда уже мы были
очень далеко, протестовал против меня в довольно энергических терминах. Но до
нас едва долетели слова его.
— Дайте мне руку, — сказал я моей незнакомке,
— и он не посмеет больше к нам приставать.
Она молча подала мне свою руку, еще дрожавшую
от волнения и испуга. О незваный господин! как я благословлял тебя в эту
минуту! Я мельком взглянул на нее: она была премиленькая и брюнетка — я угадал;
на ее черных ресницах еще блестели слезинки недавнего испуга или прежнего горя,
— не знаю. Но на губах уже сверкала улыбка. Она тоже взглянула на меня
украдкой, слегка покраснела и потупилась.
— Вот видите, зачем же вы тогда отогнали меня?
Если б я был тут, ничего бы не случилось...
