… Под ногами оказалась тропинка, ведущая вдоль нескошенного луга. Каждый шаг даётся с огромным трудом, воздух такой плотный, что напоминает разогретую до кисельной плотности мутную воду. Очертания предметов расплываются, стоит только лишь подольше остановить на них взгляд. Вода… очень мучает жажда, я иду вдоль по деревенской улице, стучась в каждую калитку. Но никто не отворяет, а зайти во двор мешает неодолимая преграда. Я её чувствую, но описать, что это за препона решительно не могу….
— Люди, есть кто живой?!
Звук собственного голоса, словно тонет в кисельно — мутном мареве и создаётся ощущение, что никто кроме меня самого, призыва не слышит. С трудом переставляя ноги, дохожу до крайнего дома, чьи ставни выкрашены в весёлый васильковый цвет. Вообще, это даже не обычная ходьба, я словно плыву над землёй и не помню, чтобы ноги касались твёрдой поверхности хотябы раз. На окнах колышутся занавески, слышится заливистый и глуховато — дребезжащий собачий лай, затем резко перешедший в тревожный, тоскливый вой. Несмотря на пышущий отовсюду жар, от этого звука пробирает озноб, но жажда берёт своё. Я протягиваю руку, чтобы постучать в калитку, может быть хозяин даст напиться воды….
— Ты кто, дядя?
Детский голос раздаётся за спиной, звучит он необычно чётко, даже звенит. Я вздрагиваю и пытаюсь резко обернуться. Движение получается очень медленное, но визуально тело словно бы мгновенно вывернулось в противоположную сторону, я оказался лицом к говорящему ребёнку. Это шестилетняя худенькая девочка в светло — голубом сарафанчике, запятнанном красной глиной. Светло — каштановые вьющиеся волосы заплетены в две косички, в которые вплетены розовые ленточки. Босые, измазанные в травяном соке и глинозёме ноги с кое-где ободранными коленками. Если бы не ещё одна странная деталь, вполне обычный ребёнок и всё. Настораживали глаза: огромные и пронзительной синевы, внимательно вглядываются в меня, пронзая словно прожекторными лучами до самого затылка.
— Я… — Горло сдавливает спазм, становится трудно дышать, но слова всё же каким-то образом произносятся — Я заблудился, девочка… вроде был уже у вас в деревне, потом ушёл…. А вот видно снова вернулся…. Воды бы попить, а?
Медленно переведя взгляд мне за спину, незнакомка согласно наклоняет голову и протягивает руку. Узкая ладошка с обломанными ногтями, на которых сохранились облупившиеся фрагменты дешёвого розового лака. Вкладывая свою маленькую ладонь в мою огрубевшую от постоянного рытья земли руку, она тянет за собой:
— Идём.
— Там есть колодец?
— Идём со мной, солдат!
Говорят, что во сне мы не можем ничего чувствовать и тем более удивляться, но теперь я чувствовал страх и что самое странное, меня вдруг посетило чувство жгучего стыда. Жажда всё ещё туманила сознание, стены изб и невысокие заборчики плыли перед глазами, сливаясь в сплошное серое пятно. Но стыд перебил все чувства, заглушил остальные ощущения, я утопал и задыхался в его обжигающих эманациях. Вдруг, всё замерло и мы с девочкой очутились на краю ямы. Там рядами лежали люди, сотни тысяч глаз смотрели со дна огромной братской могилы прямо на меня. Ров тянулся так далеко, насколько хватало глаз, оттуда вдруг резко пахнуло холодом. Лицо и руки стянуло поразительным по силе морозом, сравнимым по напору с предшествовавшей жарой. Я хотел было моргнуть, но веки словно примёрзли и не слушались. Кто-то будто хотел, чтобы я смотрел именно в зияющую пропасть бездонной ямы. Тела в ней лежали тесно, будто рыбы сбившиеся в плотный косяк и серо-чёрная масса их колыхалась, дыша как единый организм.
— Они ждут, солдат.
Голос девочки, такой тихий и ласковый стал резким и металлически — неприятным. Он эхом отражался от стен рва и тела покойников начали шевелиться быстрей, чем раньше. Люди словно перешёптывались между собой и кивали друг другу, показывая на меня пальцами и культями оторванных рук. Шёпот мертвых сливался в монотонное гудение, от которого раскалывалась голова. Страх и дурнота, а более всего жгучий стыд, заставляли меня вырвать руку и бежать от края могилы как можно дальше, зажав уши и зажмурив плотно глаза. Пришло ощущение, что целый мир смотрит прямо в душу. Обнажилась каждая мелочь моего личного бытия, ничтожного в сравнении с обрушившейся на мой относительно комфортный мирок бедой — это сводило с ума. Не в силах высвободить руку из цепких пальцев странного ребёнка, я упал на колени возле края братской могилы и попытался кричать:
— Я давно уже не солдат, чего вы хотите от меня? Чего вам надо, я никому ничерта не должен, слышите?!.. Или не достаточно уже тех войн где я был?!.. Что я получил за свою войну, вы знаете?! Каждый второй из вас отворачивался когда я с простреленной ногой опираясь на костыль корчился от боли в транспорте, плевал в след с проклятьями и бранью в очереди за бесплатными лекарствами. Я был так не удобен для всех вас, пока каждого не коснулась Безносая!
— Разве у меня нет носа, солдат?
Девочка уже не казалась такой маленькой, рука её, до этого горячая, вдруг стала обжигать, жар потёк по моим жилам вместо крови, мозг закипел, готовый взорваться… смерть в первый раз показалась мне. Не было холода, леденящего душу, как пишут в пошлых романах, детская фигура пылала белым пламенем, словно состояла из расплавленного серебра.
— Жарко… не вижу…. Мне идти к ним, в могилу?
— Нет, там нет места, для таких как ты. Солдаты умирают не здесь, этот дом для других жильцов… Но ты задолжал им, солдат. Я пришла чтобы напомнить о твоих обязательствах, о долге.
— Должен — Внезапно источник жгучего стыда определился, защитить людей в могиле я не сумел. Они тут по моей вине — Ты права, действительно должен.
Как только я произнёс последнее слово, давшееся почему-то с невероятной лёгкостью, края могилы затворились и гудящий хор голосов стих. Звенящая тишина и потоки свежего воздуха обрушились на меня, хватка Смерти ослабла и я рухнул на траву ничком.
— Вставай, солдат. Ты ещё жив и дел среди живых на твой век хватит. Вставай же!
Словно неведомая сила оторвала меня от земли и приподняв, швырнула к ногам Смерти, принявшей облик деревенской девочки из отравленного американцами села. Как это и бывает во сне, самого удара я не почувствовал, только на миг очертания предметов смазались и потеряли форму. В образовавшемся вакууме, потерялись все цвета, исчезли звуки, словно кто-то засунул меня в огромный стеклянный бак и плотно закрутил крышку. Исчезли все ощущения. Горло сдавил жесточайший спазм, стало нечем дышать, откуда-то пришла мысль, что наверное это и есть трындец. Неожиданно, серая пелена расступилась, звуки и ощущения ворвались в сознание разом, вновь сбив с толку. Губ коснулся холодный мокрый край глиняной керамической кружки, скосив глаза вниз, я различил, что она бирюзово — синего цвета. Кружка была полна чистой, прозрачной воды, источавшей одуряющую свежесть и прохладу. Приникнув губами, забыв про пережитый ужас, жадно и долго пью, пока посуду не отняли у меня, как сильно я не цеплялся пальцами за прохладные, скользкие бока. Девочка спрятала сосуд, словно бы исчезнувший между её перепачканных рыжей глиной ладошек, чуть заметно шевельнув пальцами с поломанными ногтями. Она торжественно улыбалась, в глазах ангела плескалось расплавленное серебро:
