– У меня табак есть, коли свой весь извёл. Будешь?
В руках старика оказался раскрытый золотой портсигар, украшенный богатой гравировкой, изображавшей сцены каких-то греческих побоищ. Вот и ещё один сюрприз: золото отливало кроваво-красным оттенком, а клеймо на внутренней стороне верхней крышки говорило об авторской работе. Иными словами, вещь была опять с закавыкой, как и мудрёный «винтарь». Внутри лежали папиросы, но без заводского клейма, видимо, старик набивал их сам, что в принципе для такой глуши нормально – таким многие балуются, когда табак проще вырастить самому, чем покупать. Я не удержался и, втянув носом одуряющий аромат терпкого «зелья», с сожалением отказался:
– Благодарю, но, раз бросил, то более не начну.
– Разумно. – Спрятав диковинный портсигар, старик снова уставился в огонь. – А я вот не могу избавиться. Как в тринадцать лет пристрастился, так до сих пор и смолю. Ты, если чего спросить хочешь, то спрашивай, не дичись.
Вызов на откровенный разговор тоже может быть ловушкой: излагать легенду очень удобно, когда инициатива в твоих руках и контроль над нитью беседы перехватить очень сложно. Однако вариантов как баран чихнул, поэтому я только поощрительно кивнул:
– Хорошо, тогда расскажите, как и зачем вышли на контакт с отрядом, ведь с таким знанием местности и припасами вы вполне могли просидеть тут сколь угодно долго.
– Просиде-е-еть! – Чернов с горечью мотнул головой и, снова вынув портсигар, выудил из него папиросу, сунул незажжённой в рот. – Вот именно, что просидеть! Все вокруг заладили: моя хата с краю, ничего не знаю. Я раньше по Амуру баржи водил, потом золото мыл, всякое видел. Сам знаешь, народ там рисковый да разный. Убивцы, жульё – всех видел, но хоть шкурного было много, такого, как теперь, не припомню. Бывало, возьмётся пал лесной или вода высоко подымется – все свои распри забудут и вместе спасаются. А сейчас… тьфу, вспомнить противно! Я сам-то на заимке живу, радио на батарейках, да и ловит погано из-за сопок этих. Аккурат в воскресенье, двадцать восьмого… ну августа то есть, пошёл в посёлок Выриково, это вёрст триста отсюда, если по прямой. Прихожу, а посёлок пустой стоит, никого нету, и даже ни одна собака из-за забора не брешет.
– Каратели?
– Они, они самые. – Глаза Чернова превратились в узкие щёлочки, и меня передёрнуло, до чего тёмным огнём они сверкнули. – Только я сначала не понял ничего, пока за околицей костёр не запалили…
– Закапывать не стали?
– А чем они будут копать, коли тракторов всего два, и те без соляры ещё с весны? Продали соляру-то. Техника вся у фирмы, которая лес заготавливает, а это не ближний свет, почитай вёрст сто от посёлка, да и посёлок наш – одно название, десяток дворов и вся недолга. Так думаю, что оттуда ради трупов бульдозер никто не погонит.
Разгильдяйство оказалось и на сей раз на руку выжившим. Я уже догадывался, что услышу дальше, но не перебивал. Хотелось понять, почему Лера поверила старику так скоро, ведь история пока повода не давала. Перекинув пожёванную папиросу в левый угол рта, Чернов с тихой яростью в голосе продолжил:
– Свалили всех в кучу за околицей в овраг, завалили дровами из поленниц да подожгли. А сами стоят возле ямы и добро их, выпотрошенное из изб, перебирают. Ясное дело, ценности искали. Да только чего там ценного у старух да пьяни, что в город не сбёгла? Ну пока оне там ёрзали, я обратно в сторожку – приспособа у меня к винтовке есть, чтобы без шума стрелять. Да знаешь, поди учёный, а я медвежью шкуру да флягу мёда за неё одному умельцу отдал… Как знал, что не только для охоты сгодится.
Пока всё было похоже на моё первое знакомство с карателями, но, видимо, старик сделал нечто такое, отчего Лера сняла с него все подозрения, и я подтолкнул замолчавшего деда уточняющим вопросом:
– Андрей Иваныч, а как вы поняли, что это не простые бандиты? Ведь край глухой, всякое может быть.
Чернов, не отрывая взгляда от пламени костра, кивнул и, разлущив ветку валежника на мелкие щепки, подкормил затухающий огонь.
– Опять твоя правда, солдат. Отморози всякой теперь не в пример прежним годам больше стало. Могли прийти, наехать по беспределу, это верно, даже пожечь всех тоже могли, и никакая власть их не остановила бы. Оне теперь, – старик споткнулся на слове и, сощурившись, поправился, – до войны, то есть, и были настоящая наша власть. Как волки среди овец рыскали… да только волк это зверь, он такой жестокости над добычей, как человек, измыслить не может. Но эти всё чище делали: в посёлке три бабы-молодухи, да мужики, хоть и пьющие, но все с оружием – стрельба бы получилась, начни бандиты беспредел. А я бы услышал, чай, не оглох ещё. Но тихо всё было: баб никто не трогал, стрельбы и криков тож не слыхать. Химией какой-то пахло, и запах незнакомый, потравили, точно крыс, я так мыслю. Не будь огня за околицей, то и мы с тобой бы сейчас не беседовали.
Пока всё выглядело логично, я помаленьку начинал верить в рассказ лесника. Рассказ его, полный шероховатостей и мелких нестыковок – это именно то, что в реале называется правдой. Множество специфических слов неожиданно прояснило для меня возможное происхождение винтовки и портсигара: старик, скорее всего, долгое время был на золотоносных приисках, но не сидел, это совершенно точно. Старатели – народ по большей части авантюрного склада характера, с морем тёмных пятен в биографии, но не обязательно это криминал, часто просто какая-то личная драма или склонность к приключениям. Лера тоже не вчера родилась – увидела атрибуты «вольного старателя» и, может быть, с этого и началось доверие. Тем временем Чернов продолжал, рассказ его выглядел всё интереснее и интереснее:
– Не стал я мешкать и назад, на заимку побежал. Душегубы эти на машинах приехали, а я короткую дорогу знаю, что вокруг грунтовки идёт. И хоть они на колёсах, да я их быстрее буду. Да и Белка… ну, кобылка у меня есть, по тропе быстрее пройдёт, а я как на грех пешком в посёлок отправился.
– Догнали?
– А то как же, – старик впервые беззлобно, даже с гордостью улыбнулся в бороду. – Подловил их, когда оне через ручей переправлялись. Гать там, с тех пор как мост смыло, вот и застряли ироды. Одна-то было переехала, да, видно, растрясли гать, и вторая машина прям у берега и встряла в грязюку. Оне, правда, быстро лебёдку наладили, но, видно, нагрузили барахла грабленого, плохо дело спорилось. Я Белку привязал, приспособу на винтовку прикрутил и на скалу залез – тут часто камень старый, что те гнилые зубы из земли прут.
Момент с грабежом зачищаемых деревень меня заинтересовал, вспомнились коробки с куревом, сваленные в командирской «бытовке» на аутпосте наёмников. До сих пор трудно взять в голову, зачем они это делают, поэтому я уточнил:
– Значит, ограбили магазин и сгрузили всё во вторую машину. Но зачем им палёная водка и консервы да катаное курево?
– А чёрт его разберёт, – Чернов вынул папиросу с размочаленным мундштуком изо рта и заложил за козырёк кепки. – Но вторая машина точно для барахла была приспособлена, думаю оне не впервой так поступают. Подобрали всякую рухлядь: два самовара старых, иконы и ковров штуки три. Всё это помимо водки, сигарет и консервов. Да сноровисто так упаковали, я даже удивился.
