Следующим лотом были предложены ювелирные украшения. Я
нетерпеливо ерзала на стуле, дожидаясь, когда выставят следующий холст
Стерлинга.
После успешной продажи шестифутовой скульптуры «Мать и дитя»
и пестрого лоскутного одеяла на мольберт вновь водрузили картину под
покрывалом. Когда его сняли, зрители увидели панораму Мэйн-стрит, главной улицы
Занудвилля.
— Еще один чудесный пейзаж, навеянный красотами нашего
города, — возгласила миссис Митчелл.
На картине были видны витрины магазинов, заведение Ширли,
фонтан, возле которого ели мороженое ребятишки. У меня возникла иллюзия того,
что я перенеслась туда, на площадь, и любуюсь ею вместе с прохожими.
— Очень мило, — согласно высказалась пара,
сидевшая впереди нас.
При стартовой цене в тысячу долларов вверх тут же потянулись
руки с листовками.
— Полторы тысячи, — объявил аукционист.
Желающие продолжали набавлять до тех пор, пока картина не
ушла за три тысячи долларов.
Я сжала руку Александра с неистовой силой, быстро прикинула,
сколько он уже наварил и сколько еще сможет.
После продажи мозаичного панно на мольберте вновь появился
холст под покрывалом. Когда оказалось, что и он создан кистью молодого
дарования из Европы, зал охватило возбуждение. Городская элита была готова к
схватке. За право купить это произведение вот-вот должна была разразиться
настоящая битва.
Это полотно изображало заведение Хэтси. Его дивный колорит
был передан настолько убедительно, что я, казалось, слышала звучание музыки
пятидесятых годов и вдыхала аромат картофеля фри.
— Стартовая цена тысяча пятьсот долларов.
— Даю две тысячи! — выкрикнул мистер Беркли.
— Две пятьсот, — тут же последовало другое
предложение.
— Три тысячи!
— Предложено три тысячи. Кто больше?
— Четыре тысячи.
— Четыре тысячи пятьсот, — поднял свой листок
мистер Беркли.
— Пять! — неожиданно подала голос Руби Уайт.
— Пять тысяч долларов. Пять тысяч — раз. Два. Продано!
Лот уходит за пять тысяч долларов.
Я радостно воскликнула, но тут же попыталась напустить на
себя равнодушный вид, потому что пара, сидевшая перед нами, обернулась.
Появление на мольберте следующей картины вызвало не меньший
ажиотаж. В зале нашлось немало желающих прибрать к рукам творение молодого
восходящего таланта. Однако под покрывалом оказался портрет, написанный явно не
Александром. Миссис Митчелл произнесла хвалебную оду автору, но торги прошли
вяло. Конечная цена ненамного превышала стартовую. Все с нетерпением ждали
появления очередного полотна молодого художника из Европы. Когда оно наконец
появилось, тут же поднялся лес рук.
Одна картина выставлялась за другой. Я любовалась то
кладбищем, залитым лунным светом, то железнодорожным узлом с ярко расписанными
вагонами и колеей, заросшей желтыми полевыми цветами, то фасадом нашей школы с
американским флагом, зеленью Эванс-парка под голубым небосводом и кинотеатром
для автомобилистов, где проводятся показы старых фильмов. Поражало то, что
Александр видел все это только после заката, в темноте, но краски на холстах
были живыми и яркими. Мир казался ему именно таким, а не мрачным, уныло
раскрашенным в черно-белые тона, каким он порой представлялся мне. В этих
местах мы с ним бывали. Они стали вехами нашего счастья. Сердце мое таяло
всякий раз, когда я видела их.
Наконец выставили последнюю картину. Но она не походила на
остальные. Это был не пейзаж, а портрет.
Мой!..
По залу пронесся удивленный вздох.
— Наверное, это не тот европейский художник, —
зазвучали предположения.
— Нет, он. Стартовая цена — тысяча долларов.
Не поднялось ни одной руки.
Я торопливо произвела мысленный подсчет и поняла, что мы
немного недобираем до требуемой суммы.
Мой отец огляделся по сторонам. Покупателя на портрет его
дочери не находилось.
— Итак, тысяча. Кто готов заплатить эту цену?
— Я даю тысячу, — заявил папа, гордо помахивая
бумажкой.
Тут в торг вступил Джеймсон:
— Тысяча пятьсот.
— Две тысячи, — парировал папа.
— Последнее предложение — две тысячи. Кто больше?
Аукционист оглядел зал.
Других предложений не было.
— Две тысячи раз. Две тысячи два…
Сердце мое упало. Денег мы выручили порядочно, но все равно
недостаточно для того, чтобы купить особняк.
— Не хватает! — шепнула я Александру и хотела было
выкрикнуть насчет двух тысяч пятисот, но Александр схватил меня за руку.
— Мы должны подбавить торгам азарта, — шепнула я
ему.
— Даю две пятьсот, — поднял руку Джеймсон.
— Итак, две тысячи пятьсот. Две тысячи пятьсот раз…
Две…
— Три тысячи долларов, — послышался новый голос.
— Три тысячи. Я верно расслышал? — уточнил
аукционист. — Три тысячи, кто больше? Раз… два…
Он стукнул молотком.
— Продано! Лот ушел за три тысячи долларов.
Мы с Александром вскочили и обнялись. Нас охватил такой
восторг, что не было дела до окружающих. На радостях я даже не
поинтересовалась, кто же выиграл торги и купил мой портрет.
— Теперь у нас хватит денег, чтобы внести залог мистеру
Беркли, пока этого не сделал мистер Митчелл.
Несколько волонтеров вынесли приобретения, сделанные на
аукционе, и разместили их так, чтобы все присутствующие могли подойти и
полюбоваться поближе — одни своими покупками, а другие, на прощание, тем, чего
они лишились.
Мистер Стерлинг водрузил на нос очки и читал аннотацию с
весьма скудными сведениями о молодом художнике, работы которого имели такой
успех.
Потом он повернулся к нам.
Члены клуба собирались кучками, беседовали, обсуждали
прошедшие торги. Но если мне и хотелось поговорить с кем-то из них, то только с
одним, с мистером Беркли. Лавируя между собравшимися, я добралась до него и
после краткого разговора поспешно вернулась к Александру, поджидавшему меня
возле кухни.
— Готово, — сказала я, показывая ему визитку
мистера Беркли. — Тебя ждут завтра, в восемь вечера.
Мы задержались на несколько минут, ловя обрывки разговоров о
прошедшем волнующем вечере.
— Говорят, художник где-то здесь, — услышала я
голос покупателя.
— Неужели? — воскликнул другой. — Я был бы
счастлив с ним познакомиться.
— Говорят, он находился среди нас все это время, —
заявила какая-то женщина.
