– Мы не знаем, как там будет, когда мы прилетим, и силовая броня может очень и очень пригодиться.
В конце каждого рабочего дня они сходились на мостике сличить свои записи, рассмотреть последние сведения от Джефри и господина Булата, проверить состояние гипердвигателей. Для Равны это бывало самое счастливое время дня… и самое тяжелое – тоже. Фам настроил автоматику дисплея на показ кругового обзора стен замка. Огромный очаг заменял окно, где обычно выводилось состояние связи. Звук был почти натуральный, даже часть жара от «огня» шла от этой стены. Это был зал замка из памяти Фама, с той Канберры, о которой он говорил. Но это не сильно отличалось от Века Принцесс на Ньоре (хотя те замки стояли в основном на тропических болотах, где редко использовались большие очаги). По какой-то непонятной причине он нравился даже наездникам; Зеленый Стебель говорила, что он напоминает ей торговую стоянку времен первых лет с Синей Раковиной. Как путешественники после долгого ходового дня, они отдыхали в уюте фантомного зала. А когда все деловые вопросы бывали решены, Фам с наездниками обменивались рассказами, и это затягивалось иногда до глубокой «ночи».
Равна сидела рядом с ним, самая молчаливая из всех четырех. Она смеялась вместе со всеми, иногда принимала участие в дискуссиях: у Синей Раковины бывали припадки юмора по поводу веры Фама в шифрование открытым ключом, и Равна рассказывала истории, подтверждающие мнение наездника. Но это было и самым тяжелым для нее временем. Да, рассказы были удивительны. Синяя Раковина и Зеленый Стебель побывали во многих местах, и в душе они были бродячими торговцами. Надувательство, яростный спор о цене, товары – это было частью самой их жизни. Фам самозабвенно слушал рассказы своих друзей, а потом рассказывал свои – как он был принцем на Канберре и что значит быть торговцем и исследователем в Медленной Зоне. И при всех ограничениях Медленности его рассказы перешибали истории наездников. Равна улыбалась и старалась изобразить энтузиазм.
Потому что истории Фама – это была натяжка. Он честно верил в них, но она не могла вообразить, как один человек мог столько видеть, столько совершить. Там, на Ретрансляторах, она говорила, что его память – это синтетика, шуточка Старика. Она сказала это в приступе необоримой злости, и больше всего на свете ей бы хотелось, чтобы этого никогда не было… потому что слишком ясно, что это правда. Зеленый Стебель и Синяя Раковина никогда этого не замечали, но бывало, что Фам в середине рассказа запинался, и в глазах его проглядывал едва прикрытый страх. Где-то в душе он тоже знал правду, и ей вдруг хотелось его обнять, утешить. Как если бы у тебя был страшно израненный друг, и ты можешь с ним говорить, но никогда не упоминать, насколько он искалечен. Но вместо этого она притворялась, что этих провалов просто нет, улыбалась и смеялась над его дальнейшим рассказом.
И вся эта злая шутка Старика была без надобности. Фаму не надо было быть героем. Он был достойным человеком, хотя слегка эгоистичным и не слишком уважающим правила. У него было упорства не меньше, чем у Равны, а храбрости даже больше.
Каким искусством должен был обладать Старик, чтобы создать такого человека! Какой… Силой! И как же она ненавидела Его за злую шутку над таким человеком!
Богошок Фама почти совсем прошел. За это Равна была очень благодарна. Раз или два в месяц у него бывали приступы снов наяву. После этого он день-другой с сумасшедшим энтузиазмом предлагал какой-нибудь новый проект, который часто и сам не мог толком объяснить. Но эти явления не усиливались, и он от нее не отдалялся.
– Может быть, этот богошок и спасет нас в конце концов, – говорил Фам, когда Равна решалась об этом заговорить. – Нет, не знаю я, как это будет. – Он похлопывал себя по голове. – Здесь до сих пор есть личный чердак бога. И это более, чем просто память. Иногда этому богошоку нужен весь мой мозг, чтобы думать, и для моего самосознания не остается места, и потом я не могу объяснить, но иногда что-то все-таки брезжит. Что бы ни принесли родители Джефри в мир Стальных Когтей, ясно одно: это может повредить Погибели. Можешь называть это противоядием или – лучше – контрмерой. Что-то, что было взято у Отклонения, когда оно зарождалось в лаборатории Страума. Что-то, о чем Отклонение заподозрило лишь много позже.
Равна только вздыхала. Трудно было представить себе добрую весть, которая в то же время так бы страшила.
– И страумеры смогли что-то вроде этого увести прямо из сердца Отклонения?
– Может быть. А может быть, Контрмера смогла использовать Страумеров, чтобы ускользнуть от Отклонения. Спрятаться на недоступной глубине и ждать момента для удара. И я думаю, это может сработать, если я – то есть если богошок от Старика – доберется туда вниз и поможет ей. Посмотри, что творится в группах новостей. Погибель переворачивает весь Верхний Край вверх дном – что-то ищет. Удар по Ретрансляторам – это был малый побочный эффект операции по убийству Старика. Но пока что она ищет не там. У нас будет шанс запустить Контрмеру.
Равна вспомнила письма Джефри.
– Гниль на стенах корабля. Ты думаешь, это она и есть?
Взгляд Фама стал задумчивым.
– Может быть. Она кажется вполне пассивной, но он говорит, что она была с самого начала и что его родители не разрешали ему к ней подходить. Кажется, она ему слегка противна… И это хорошо, потому что его шипастые друзья тоже не будут ее трогать.
У Равны мелькали тысячи вопросов. Очевидно, что у Фама – тоже. И сейчас ни на один из них не было ответа. Но когда-нибудь они предстанут перед неизвестным, и мертвая рука Старика сделает свой ход… посредством Фама. Равна вздрогнула, и они долго молчали оба.
Месяц за месяцем изобретение пороха шло точно по графику библиотечной программы. Стальные Когти научились легко его производить; очень мало им приходилось возвращаться назад по дереву разработки к пройденным этапам. Критическим пунктом, который замедлял ход работ, было испытание сплавов, но здесь уже тоже было пройдено самое трудное. Стаи «Скрытого Острова» уже построили первые три прототипа: заряжающиеся с казенной части орудия, которые могла нести одна стая. Джефри считал, что через десять дней можно будет начать серийное производство.
С радио дело обстояло сложнее. В одном смысле проект отставал от графика, в другом же он стал куда более грандиозным, чем Равна могла себе вообразить. После долгого периода нормального развития Джефри предложил контрплан. Он состоял в полной переработке таблиц для акустического интерфейса.
– Я-то думал, что эти ребята только-только в раннем средневековье, – заметил Фам Нювен, прочитав письмо Джефри.
– Так и есть. Очевидно, они всего лишь продумали следствие из того, что мы им послали. Они хотят организовать передачу стайной мысли по радио.
– Ха. Смотри, мы описали, как таблицы задают сетку передатчика – и все это на нетехническом самнорском. И при этом показали, как малые изменения таблиц дают совсем другую сетку. Но видишь ли, наша конструкция дает им полосу три килогерца – вполне нормально для голосовой связи. А ты мне говоришь, что реализация этой новой таблицы даст им полосу двести килогерц.
