— Милостивый государь, — произнес наконец наш герой,
стараясь говорить почти шепотом и не глядя на своего приятеля, — мы, кажется,
идем по разным дорогам… Я даже уверен в этом, — сказал он, помолчав немножко. —
Наконец, я уверен, что вы меня поняли совершенно, — довольно строго прибавил он
в заключение.
— Я бы желал, — проговорил наконец приятель господина
Голядкина, — я бы желал… вы, вероятно, великодушно извините меня… я не знаю, к
кому обратиться здесь… мои обстоятельства, — я надеюсь, что вы извините мою
дерзость, — мне даже показалось, что вы, движимые состраданием, принимали во
мне сегодня утром участие. С своей стороны, я с первого взгляда почувствовал к
вам влечение, я… — Тут господин Голядкин мысленно пожелал своему новому
сослуживцу провалиться сквозь землю. — Если бы я смел надеяться, что вы, Яков
Петрович, меня снисходительно изволите выслушать…
— Мы — мы здесь — мы… лучше пойдемте ко мне, — отвечал
господин Голядкин, — мы теперь перейдем на ту сторону Невского, там нам будет
удобнее с вами, а потом переулочком… мы лучше возьмем переулочком.
— Хорошо-с. Пожалуй, возьмем переулочком-с, — робко сказал
смиренный спутник Голядкина, как будто намекая тоном ответа, что где ему
разбирать и что, в его положении, он и переулочком готов удовольствоваться. Что
же касается до господина Голядкина, то он совершенно не понимал, что с ним
делалось. Он не верил себе. Он еще не опомнился от своего изумления.
Глава VII
Опомнился он немного на лестнице, при входе в квартиру свою.
«Ах, я баран-голова! — ругнул он себя мысленно, — ну, куда ж я веду его? Сам я
голову в петлю кладу. Что же подумает Петрушка, увидя нас вместе? Что этот
мерзавец теперь подумать осмелится? а он подозрителен…» Но уже поздно было
раскаиваться; господин Голядкин постучался, дверь отворилась, и Петрушка начал
снимать шинели с гостя и барина. Господин Голядкин посмотрел вскользь, так
только бросил мельком взгляд на Петрушку, стараясь проникнуть в его физиономию
и разгадать его мысли. Но, к величайшему своему удивлению, увидел он, что
служитель его и не думает удивляться и даже, напротив, словно ждал чего-то
подобного. Конечно, он и теперь смотрел волком, косил на сторону и как будто
кого-то съесть собирался. «Уж не околдовал ли их кто всех сегодня,
— думал герой наш, — бес какой-нибудь обежал! Непременно
что-нибудь особенное должно быть во всем народе сегодня. Черт возьми, экая мука
какая!» Вот все-то таким образом думая и раздумывая, господин Голядкин ввел
гостя к себе в комнату и пригласил покорно садиться. Гость был в крайнем,
по-видимому, замешательстве, очень робел, покорно следил за всеми движениями
своего хозяина, ловил его взгляды и по ним, казалось, старался угадать его
мысли. Что-то униженное, забитое и запуганное выражалось во всех жестах его,
так что он, если позволят сравнение, довольно походил в эту минуту на того
человека, который, за неимением своего платья, оделся в чужое: рукава лезут
наверх, талия почти на затылке, а он то поминутно оправляет на себе короткий
жилетишко, то виляет бочком и сторонится, то норовит куда-нибудь спрятаться, то
заглядывает всем в глаза и прислушивается, не говорят ли чего люди о его
обстоятельствах, не смеются ли над ним, не стыдятся ли его, — и краснеет
человек, и теряется человек, и страдает амбиция… Господин Голядкин поставил
свою шляпу на окно; от неосторожного движения шляпа его слетела на пол. Гость
тотчас же бросился ее поднимать, счистил всю пыль, бережно поставил на прежнее
место, а свою на полу, возле стула, на краюшке которого смиренно сам
поместился. Это маленькое обстоятельство открыло отчасти глаза господину
Голядкину; понял он, что нужда в нем великая, и потому не стал более
затрудняться, как начать с своим гостем, предоставив это все, как и следовало,
ему самому. Гость же, с своей стороны, тоже не начинал ничего, робел ли,
стыдился ли немножко, или из учтивости ждал начина хозяйского, — неизвестно,
разобрать было трудно. В это время вошел Петрушка, остановился в дверях и
уставился глазами в сторону, совершенно противоположную той, в которой
помещались и гость и барин его.
— Обеда две порции прикажете брать? — проговорил он небрежно
и сипловатым голосом.
— Я, я не знаю… вы — да, возьми, брат, две порции.
Петрушка ушел. Господин Голядкин взглянул на своего гостя.
Гость его покраснел до ушей. Господин Голядкин был добрый человек и потому, по
доброте души своей, тотчас же составил теорию:
«Бедный человек, — думал он, — да и на месте-то всего один
день; в свое время пострадал, вероятно; может быть, только и добра-то, что
приличное платьишко, а самому и пообедать-то нечем. Эк его, какой он забитый!
Ну, ничего; это отчасти и лучше…»
— Извините меня, что я, — начал господин Голядкин, —
впрочем, позвольте узнать, как мне звать вас?
— Я… Я… Яков Петровичем, — почти прошептал гость его, словно
совестясь и стыдясь, словно прощения прося в том, что и его зовут тоже Яковом
Петровичем.
— Яков Петрович! — повторил наш герой, не в силах будучи
скрыть своего смущения.
— Да-с, точно так-с… Тезка вам-с, — отвечал смиренный гость
господина Голядкина, осмеливаясь улыбнуться и сказать что-нибудь пошутливее. Но
тут же оселся назад, приняв вид самый серьезный и немного, впрочем, смущенный,
замечая, что хозяину его теперь не до шуточек.
— Вы… позвольте же вас спросить, по какому случаю имею я
честь…
— Зная ваше великодушие и добродетели ваши, — быстро, но
робким голосом прервал его гость, немного приподымаясь со стула, — осмелился я
обратиться к вам и просить вашего… знакомства и покровительства… — заключил его
гость, очевидно затрудняясь в своих выражениях и выбирая слова не слишком
льстивые и унизительные, чтоб не окомпрометировать себя в отношении амбиции, но
и не слишком смелые, отзывающиеся неприличным равенством. Вообще можно сказать,
что гость господина Голядкина вел себя как благородный нищий в заштопанном
фраке и с благородным паспортом в кармане, не напрактиковавшийся еще как
следует протягивать руку.
— Вы смущаете меня, — отвечал господин Голядкин, оглядывая
себя, свои стены и гостя, — чем же я мог бы… я, то есть, хочу сказать, в каком
именно отношении могу я вам услужить в чем-нибудь?
— Я, Яков Петрович, почувствовал к вам влечение с первого
взгляда и, простите меня великодушно, на вас понадеялся, — осмелился
понадеяться, Яков Петрович. Я… я человек здесь затерянный, Яков Петрович,
бедный, пострадал весьма много, Яков Петрович, и здесь еще внове. Узнав, что
вы, при обыкновенных, врожденных вам качествах вашей прекрасной души,
однофамилец мой…
Господин Голядкин поморщился.
— Однофамилец мой и родом из одних со мной мест, решился я
обратиться к вам и изложить вам затруднительное мое положение.
— Хорошо-с, хорошо-с; право, я не знаю, что вам сказать, —
отвечал смущенным голосом господин Голядкин, — вот, после обеда, мы потолкуем…
