— подумал он наконец, — следовало бы просто на смелую ногу и
с откровенностью, не лишенною благородства: дескать, так и так, Андрей
Филиппович, тоже приглашен на обед, да и только!» Потом, вдруг вспомнив, что
срезался, герой наш вспыхнул как огонь, нахмурил брови и бросил страшный
вызывающий взгляд в передний угол кареты, взгляд так и назначенный с тем, чтоб
испепелить разом в прах всех врагов его. Наконец, вдруг, по вдохновению
какому-то, дернул он за снурок, привязанный к локтю извозчика-кучера, остановил
карету и приказал поворотить назад, на Литейную. Дело в том, что господину
Голядкину немедленно понадобилось, для собственного же спокойствия, вероятно,
сказать что-то самое интересное доктору его, Крестьяну Ивановичу. И хотя с
Крестьяном Ивановичем был он знаком с весьма недавнего времени, именно посетил
его всего один раз на прошлой неделе, вследствие кой-каких надобностей, но ведь
доктор, как говорят, что духовник,
— скрываться было бы глупо, а знать пациента — его же
обязанность. «Так ли, впрочем, будет все это, — продолжал наш герой, выходя из
кареты у подъезда одного пятиэтажного дома на Литейной, возле которого приказал
остановить свой экипаж, — так ли будет все это? Прилично ли будет? Кстати ли
будет? Впрочем, ведь что же, — продолжал он, подымаясь на лестницу, переводя
дух и сдерживая биение сердца, имевшего у него привычку биться на всех чужих
лестницах, — что же? ведь я про свое, и предосудительного здесь не имеется…
Скрываться было бы глупо. Я вот таким-то образом и сделаю вид, что я ничего, а
что так, мимоездом… Он увидит, что так тому и следует быть».
Так рассуждая, господин Голядкин поднялся до второго этажа и
остановился перед квартирою пятого нумера, на дверях которого помещена была
красная медная дощечка с надписью:
К р е с т ь я н И в а н о в и ч Р у т е н ш п и ц, Д о к т о
р М е д и ц и н ы и Х и р у р г и и.
Остановившись, герой наш поспешил придать своей физиономии
приличный, развязный, не без некоторой любезности вид и приготовился дернуть за
снурок колокольчика. Приготовившись дернуть за снурок колокольчика, он
немедленно и довольно кстати рассудил, что не лучше ли завтра и что теперь
покамест надобности большой не имеется. Но так как господин Голядкин услышал
вдруг на лестнице чьи-то шаги, то немедленно переменил новое решение свое и уже
так, заодно, впрочем, с самым решительным видом, позвонил у дверей Крестьяна
Ивановича.
Глава II
Доктор медицины и хирургии, Крестьян Иванович Рутеншпиц,
весьма здоровый, хотя уже и пожилой человек, одаренный густыми седеющими
бровями и бакенбардами, выразительным сверкающим взглядом, которым одним,
по-видимому, прогонял все болезни, и, наконец, значительным орденом, — сидел в
это утро у себя в кабинете, в покойных креслах своих, пил кофе, принесенный ему
собственноручно его докторшей, курил сигарету и прописывал от времени до
времени рецепты своим пациентам. Прописав последний пузырек одному старичку,
страдавшему геморроем, и выпроводив страждущего старичка в боковые двери,
Крестьян Иванович уселся в ожидании следующего посещения. Вошел господин
Голядкин.
По-видимому, Крестьян Иванович нисколько не ожидал, да и не
желал видеть перед собою господина Голядкина, потому что он вдруг на мгновение
смутился и невольно выразил на лице своем какую-то странную, даже, можно
сказать, недовольную мину. Так как, с своей стороны, господин Голядкин почти
всегда как-то некстати опадал и терялся в те минуты, в которые случалось ему
абордировать
[1]
кого-нибудь ради собственных делишек своих, то и теперь, не
приготовив первой фразы, бывшей для него в таких случаях настоящим камнем
преткновения, сконфузился препорядочно, что-то пробормотал, — впрочем, кажется,
извинение,
— и, не зная, что далее делать, взял стул и сел. Но,
вспомнив, что уселся без приглашения, тотчас же почувствовал свое неприличие и
поспешил поправить ошибку свою в незнании света и хорошего тона, немедленно
встав с занятого им без приглашения места. Потом, опомнившись и смутно заметив,
что сделал две глупости разом, решился, нимало не медля, на третью, то есть
попробовал было принести оправдание, пробормотал кое-что, улыбаясь, покраснел,
сконфузился, выразительно замолчал и, наконец, сел окончательно и уже не
вставал более, а так только на всякий случай обеспечил себя тем же самым
вызывающим взглядом, который имел необычайную силу мысленно испепелять и
разгромлять в прах всех врагов господина Голядкина. Сверх того, этот взгляд
вполне выражал независимость господина Голядкина, то есть говорил ясно, что
господин Голядкин совсем ничего, что он сам по себе, как и все, и что его изба
во всяком случае с краю. Крестьян Иванович кашлянул, крякнул, повидимому в знак
одобрения и согласия своего на все это, и устремил инспекторский,
вопросительный взгляд на господина Голядкина.
— Я,Крестьян Иванович, — начал господин Голядкин с улыбкою,
— пришел вас беспокоить вторично и теперь вторично осмеливаюсь просить вашего
снисхождения…— Господин Голядкин, очевидно, затруднялся в словах.
— Гм… да! — проговорил Крестьян Иванович, выпустив изо рта
струю дыма и кладя сигару на стол, — но вам нужно предписаний держаться; я ведь
вам объяснял, что пользование ваше должно состоять в изменении привычек… Ну,
развлечения; ну, там, друзей и знакомых должно посещать, а вместе с тем и
бутылки врагом не бывать; равномерно держаться веселой компании.
Господин Голядкин, все еще улыбаясь, поспешил заметить, что
ему кажется, что он, как и все, что он у себя, что развлечения у него, как и у
всех… что он, конечно, может ездить в театр, ибо тоже, как и все, средства
имеет, что днем он в должности, а вечером у себя, что он совсем ничего; даже
заметил тут же мимоходом, что он, сколько ему кажется, не хуже других, что он
живет дома, у себя на квартире, и что, наконец, у него есть Петрушка. Тут
господин Голядкин запнулся.
— Гм, нет, такой порядок не то, и я вас совсем не то хотел
спрашивать. Я вообще знать интересуюсь, что вы, большой ли любитель веселой
компании, пользуетесь ли весело временем… Ну, там, меланхолический или веселый
образ жизни теперь продолжаете?
— Я, Крестьян Иванович…
— Гм… я говорю, — перебил доктор, — что вам нужно коренное
преобразование всей вашей жизни иметь и в некотором смысле переломить свой
характер. (Крестьян Иванович сильно ударил на слово «переломить» и остановился
на минуту с весьма значительным видом). Не чуждаться жизни веселой; спектакли и
клуб посещать и во всяком случае бутылки врагом не бывать. Дома сидеть не
годится… вам дома сидеть никак невозможно.
— Я, Крестьян Иванович, люблю тишину, — проговорил господин
Голядкин, бросая значительный взгляд на Крестьяна Ивановича и, очевидно, ища
слов для удачнейшего выражения мысли своей, — в квартире только я да Петрушка…
я хочу сказать: мой человек, Крестьян Иванович. Я хочу сказать, Крестьян
Иванович, что я иду своей дорогой, особой дорогой, Крестьян Иванович. Я себе
особо и, сколько мне кажется, ни от кого не завишу. Я, Крестьян Иванович, тоже
гулять выхожу.
