— Это наш русский Фоблаз, господа; позвольте вам
рекомендовать молодого Фоблаза, — запищал господин Голядкин-младший, с
свойственною ему наглостью семеня и вьюня меж чиновниками и указывая им на
оцепеневшего и вместе с тем исступленного настоящего господина Голядкина.
«Поцелуемся, душка!» — продолжал он с нестерпимою фамильярностию, подвигаясь к
предательски оскорбленному им человеку. Шуточка бесполезного господина
Голядкина-младшего, кажется, нашла отголосок, где следовало, тем более что в
ней заключался коварный намек на одно обстоятельство, повидимому, уже гласное и
известное всем. Герой наш тяжко почувствовал руку врагов на плечах своих.
Впрочем, он уже решился. С пылающим взором, с бледным лицом, с неподвижной
улыбкой выбрался он кое-как из толпы и неровными учащенными шагами направил
свой путь прямо к кабинету его превосходительства. В предпоследней комнате
встретился с ним только что выходивший от его превосходительства Андрей
Филиппович, и хотя тут же в комнате было порядочно всяких других, совершенно
посторонних в настоящую минуту для господина Голядкина лиц, но герой наш и
внимания не хотел обратить на подобное обстоятельство. Прямо, решительно,
смело, почти сам себе удивляясь и внутренно себя за смелость похваливая,
абордировал он, не теряя времени, Андрея Филипповича, порядочно изумленного
таким нечаянным нападением.
— А!.. что вы… что вам угодно? — спросил начальник
отделения, не слушая запнувшегося на чем-то господина Голядкина.
— Андрей Филиппович, я… могу ли я, Андрей Филиппович, иметь
теперь, тотчас же и глаз на глаз, разговор с его превосходительством? — речисто
и отчетливо проговорил наш герой. устремив самый решительный взгляд на Андрея
Филипповича.
— Что-с? конечно нет-с. — Андрей Филиппович с ног до головы
обмерил взглядом своим господина Голядкина.
— Я, Андрей Филиппович, все это к тому говорю, что
удивляюсь, как никто здесь не обличит самозванца и подлеца.
— Что-о-с?
— Подлеца, Андрей Филиппович.
— О ком же это угодно таким образом относиться?
— Об известном лице, Андрей Филиппович. Я, Андрей
Филиппович, на известное лицо намекаю; я в своем праве… Я думаю, Андрей
Филиппович, что начальство должно было бы поощрять подобные движения, — прибавил
господин Голядкин, очевидно не помня себя, — Андрей Филиппович… вы, вероятно,
сами видите, Андрей Филиппович, что это благородное движение и всяческую мою
благонамеренность означает, — принять начальника за отца, Андрей Филиппович,
принимаю, дескать, благодетельное начальство за отца и слепо вверяю судьбу
свою. Так и так, дескать… вот как… — Тут голос господина Голядкина задрожал,
лицо его раскраснелось, и две слезы набежали на обеих ресницах его.
Андрей Филиппович, слушая господина Голядкина, до того удивился,
что как-то невольно отшатнулся шага на два назад. Потом с беспокойством
осмотрелся кругом… Трудно сказать, чем бы кончилось дело… Но вдруг дверь из
кабинета его превосходительства отворилась, и он сам вышел, в сопровождении
некоторых чиновников.За ним потянулись все, кто ни был в комнате. Его
превосходительство подозвал Андрея Филипповича и пошел с ним рядом, заведя
разговор о каких-то делах. Когда все тронулись и пошли вон из комнаты,
опомнился и господин Голядкин. Присмирев, приютился он под крылышко Антона
Антоновича Сеточкина, который сзади всех ковылял в свою очередь и, как
показалось Господину Голядкину, с самым строгим и озабоченным видом. «Проврался
я и тут, нагадил и тут, — подумал он про себя, — да ну, ничего».
— Надеюсь, что по крайней мере вы, Антон Антонович,
согласитесь прослушать меня и вникнуть в мои обстоятельства, — проговорил он
тихо и еще немного дрожащим от волнения голосом. — Отверженный всеми, обращаюсь
я к вам. Недоумеваю до сих пор, что значили слова Андрея Филипповича, Антон
Антонович. Объясните мне их, если можно…
— Своевременно все объяснится-с, — строго и с расстановкою
отвечал Антон Антонович и, как показалось господину Голядкину, с таким видом,
который ясно давал знать, что Антон Антонович вовсе не желает продолжать разговора.
— Узнаете в скором времени все-с. Сегодня же форменно обо всем известитесь.
— Что же такое форменно, Антон Антонович? почему же так
именно форменно-с? — робко спросил наш герой.
— Не нам с вами рассуждать, Яков Петрович, как начальство
решает.
— Почему же начальство, Антон Антонович, — проговорил
господин Голядкин, оробев еще более, — почему же начальство? Я не вижу причины,
почему же тут нужно беспокоить начальство, Антон Антонович… Вы, может быть,
что-нибудь относительно вчерашнего хотите сказать, Антон Антонович?
— Да нет-с, не вчерашнее-с; тут кое-что другое хромает-с у
вас.
— Что же хромает, Антон Антонович? мне кажется, Антон
Антонович, что у меня ничего не хромает.
— А хитрить-то с кем собирались? — резко пересек Антон
Антонович совершенно оторопевшего господина Голядкина. Господин Голядкин
вздрогнул и побледнел как платок.
— Конечно, Антон Антонович, — проговорил он едва слышным
голосом, — если внимать голосу клеветы и слушать врагов наших, не приняв
оправдания с другой стороны, то, конечно… конечно, Антон Антонович, тогда можно
и пострадать, Антон Антонович, безвинно и ни за что пострадать.
— То-то-с; а неблагопристойный поступок ваш во вред
репутации благородной девицы того добродетельного, почтенного и известного
семейства, которое вам благодетельствовало?
— Какой же это поступок, Антон Антонович?
— То-то-с. А относительно другой девицы, хотя бедной, но
зато честного иностранного происхождения, похвального поступка своего тоже не
знаете-с?
— Позвольте, Антон Антонович…благоволите, Антон Антонович,
выслушать…
— А вероломный поступок ваш и клевета на другое лицо —
обвинение другого лица в том, в чем сами грешка прихватили? а? это как
называется?
— Я, Антон Антонович, не выгонял его, — проговорил,
затрепетав, наш герой, — и Петрушку, то есть человека моего, подобному ничему
не учил-с… Он ел мой хлеб. Антон Антонович; он пользовался гостеприимством
моим, — прибавил выразительно и с глубоким чувством герой наш, так что
подбородок его запрыгал немножко и слезы готовы были опять навернуться.
— Это вы, Яков Петрович, только так говорите, что он хлеб-то
ваш ел, — отвечал, осклабляясь, Антон Антонович, и в голосе его было слышно
лукавство, так что по сердцу скребнуло у господина Голядкина.
— Позвольте еще вас, Антон Антонович, нижайше спросить:
известны ли обо всем этом деле его превосходительство?
— Как же-с! Впрочем, вы теперь пустите меня-с. Мне с вами
тут некогда… Сегодня же обо всем узнаете, что вам следует знать-с.
— Позвольте, ради бога, еще на минутку, Антон Антонович…
— После расскажете-с…
