— Нет, вы уж, пожалуйста, ничего не надейтесь, — уклончиво
отвечал бесчувственный неприятель господина Голядкина, стоя одною ногою на
одной ступеньке дрожек, а другою изо всех сил порываясь попасть на другую
сторону экипажа, тщетно махая ею по воздуху, стараясь сохранить экилибр и
вместе с тем стараясь всеми силами отцепить шинель свою от господина
Голядкина-старшего, за которую тот, с своей стороны, уцепился всеми данными ему
природою средствами.
— Яков Петрович! только десять минут…
— Извините, мне некогда-с.
— Согласитесь сами, Яков Петрович… пожалуйста, Яков
Петрович… ради бога, Яков Петрович… так и так — объясниться… на смелую ногу…
Секундочку, Яков Петрович!..
— Голубчик мой, некогда, — отвечал с неучтивою
фамильярностью, но под видом душевной доброты, ложно благородный неприятель
господина Голядкина, — в другое время, поверьте, от полноты души и от чистого
сердца; но теперь — вот, право ж, нельзя.
«Подлец!» — подумал герой наш.
— Яков Петрович! — закричал он тоскливо, — я вашим врагом
никогда не бывал. Злые же люди несправедливо меня описали… С своей стороны я
готов… Яков Петрович, угодно, мы с вами, Яков Петрович, вот тотчас зайдем?.. И
там от чистого сердца, как справедливо сказали вы тотчас, и языком прямым,
благородным… вот в эту кофейную: тогда все само собой объяснится, — вот как,
Яков Петрович! Тогда непременно все само собой объяснится…
— В кофейную? хорошо-с. Я не прочь, зайдем в кофейную, с
одним только условием, радость моя, с единым условием, — что там все само собой
объяснится. Дескать, так и так, душка, — проговорил господин Голядкин-младший,
слезая с дрожек и бесстыдно потрепав героя нашего по плечу, — дружище ты
этакой; для тебя, Яков Петрович, я готов переулочком (как справедливо в о'но
время вы, Яков Петрович, заметить изволили). Ведь вот плут, право, что захочет,
то и делает с человеком! — продолжал ложный друг господина Голядкина, с легкой
улыбочкой вертясь и увиваясь около него.
Отдаленная от больших улиц кофейная, куда вошли оба
господина Голядкина, была в эту минуту совершенно пуста. Довольно толстая немка
появилась у прилавка, едва только заслышался звон колокольчика. Господин
Голядкин и недостойный неприятель его прошли во вторую комнату, где одутловатый
и остриженный под гребенку мальчишка возился с вязанкою щепок около печки,
силясь возобновить в ней погасавший огонь. По требованию господина
Голядкина-младшего подан был шоколад.
— А пресдобная бабенка, — проговорил господин
Голядкин-младший, плутовски мигнув господину Голядкину-старшему.
Герой наш покраснел и смолчал.
— А, да, позабыл, извините. Знаю ваш вкус. Мы, сударь,
лакомы до тоненьких немочек; мы, дескать, душа ты правдивая, Яков Петрович,
лакомы с тобою до тоненьких, хотя, впрочем, и не лишенных еще приятности
немочек; квартиры у них нанимаем, их нравственность соблазняем, за бир-суп, да
мильх-суп наше сердце им посвящаем да разные подписки даем, — вот что мы
делаем, Фоблаз ты такой, предатель ты этакой!
Все это проговорил господин Голядкин-младший, делая, таким
образом, совершенно бесполезный, хотя, впрочем, и злодейски хитрый намек на
известную особу женского пола, увиваясь около господина Голядкина, улыбаясь ему
под видом любезности, ложно показывая, таким образом, радушие к нему и радость
при встрече с ним. Замечая же, что господин Голядкин-старший вовсе не так глуп
и вовсе не до того лишен образованности и манер хорошего тона, чтоб сразу
поверить ему, неблагородный человек решился переменить свою тактику и повести
дела на открытую ногу. Тут же, проговорив свою гнусность, фальшивый господин
Голядкин заключил тем, что с возмущающим душу бесстыдством и фамильярностью
потрепал солидного господина Голядкина по плечу и, не удовольствовавшись этим,
пустился заигрывать с ним совершенно неприличным в обществе хорошего тона
образом, именно вознамерился повторить свою прежнюю гнусность, то есть,
несмотря на сопротивление и легкие крики возмущенного господина
Голядкина-старшего, ущипнуть его за щеку. При виде такого разврата герой наш
вскипел и смолчал… до времени, впрочем.
— Это речь врагов моих, — ответил он наконец, благоразумно
сдерживая себя, трепещущим голосом. В то же самое время герой наш с
беспокойством оглянулся на дверь. Дело в том, что господин Голядкин-младший
был, по-видимому, в превосходном расположении духа и в готовности пуститься на
разные шуточки, непозволительные в общественном месте и, вообще говоря, не
допускаемые законами света, и преимущественно в обществе высокого тона.
— А, ну, в таком случае, как хотите, — серьезно возразил
господин Голядкин-младший на мысль господина Голядкина-старшего, поставив свою
опустелую чашку, выпитую им с неприличною жадностью, на стол. — Ну-с, мне с
вами долго нечего, впрочем… Ну-с, каково-то вы теперь поживаете, Яков Петрович?
— Одно только могу сказать я вам, Яков Петрович, —
хладнокровно и с достоинством отвечал наш герой, — врагом вашим я никогда не
бывал.
— Гм… ну, а Петрушка? как бишь! Петрушка ведь, кажется? —
ну, да! Что, каков? хорошо? по-прежнему?
— И он тоже по-прежнему, Яков Петрович, — отвечал немного
изумленный господин Голядкин-старший. — Я не знаю, Яков Петрович… с моей
стороны… с благородной, с откровенной стороны, Яков Петрович, согласитесь сами,
Яков Петрович…
— Да-с. Но вы сами знаете, Яков Петрович, — отвечал тихим и
выразительным голосом господин Голядкин-младший, фальшиво изображая собою,
таким образом, грустного, полного раскаяния и сожаления достойного человека,
— сами вы знаете, время наше тяжелое… Я на вас пошлюсь, Яков
Петрович; человек вы умный и справедливо рассудите, — включил господин
Голядкин-младший, подло льстя господину Голядкину-старшему. — Жизнь не игрушка,
сами вы знаете, Яков Петрович, — многозначительно заключил господин
Голядкин-младший, прикидываясь, таким образом, умным и ученым человеком,
который может рассуждать о высоких предметах.
— С своей стороны, Яков Петрович, — с одушевлением отвечал
наш герой, — с своей стороны, презирая окольным путем и говоря смело и
откровенно, говоря языком прямым, благородным и поставив все дело на
благородную доску, скажу вам, могу открыто и благородно утверждать, Яков
Петрович, что я чист совершенно и что, сами вы знаете, Яков Петрович, обоюдное
заблуждение, — все может быть, — суд света, мнение раболепной толпы… Я говорю
откровенно, Яков Петрович, все может быть. Еще скажу, Яков Петрович, если так
судить, если с благородной и высокой точки зрения на дело смотреть, то смело
скажу, без ложного стыда скажу, Яков Петрович, мне даже приятно будет открыть,
что я заблуждался, мне даже приятно будет сознаться в том. Сами вы знаете, вы
человек умный, а сверх того, благородный. Без стыда, без ложного стыда готов в
этом сознаться… — с достоинством и благородством заключил наш герой.
— Рок, судьба! Яков Петрович… но оставим все это, — со
вздохом проговорил господин Голядкин-младший. — Употребим лучше краткие минуты
нашей встречи на более полезный и приятный разговор, как следует между двумя
сослуживцами… Право, мне как-то не удавалось с вами двух слов сказать во все
это время… В этом я не виноват, Яков Петрович…
