Господин Голядкин уселся, наконец, не сводя глаз с Крестьяна
Ивановича. Крестьян Иванович с крайне недовольным видом стал шагать из угла в
угол своего кабинета. Последовало долгое молчание.
— Я вам благодарен, Крестьян Иванович, весьма благодарен и
весьма чувствую все, что вы для меня теперь сделали. По гроб не забуду я ласки
вашей, Крестьян Иванович, — сказал, наконец, господин Голядкин, с обиженным
видом вставая со стула.
— Полноте, полноте! я вам говорю, полноте! — отвечал
довольно строго Крестьян Иванович на выходку господина Голядкина, еще раз
усаживая его на место. — Ну, что у вас? расскажите мне, что у вас есть там
теперь неприятного, — продолжал Крестьян Иванович, — и о каких врагах говорите
вы? Что у вас есть там такое?
— Нет, Крестьян Иванович, мы лучше это оставим теперь, —
отвечал господин Голядкин, опустив глаза в землю, — лучше отложим все это в
сторону, до времени… до другого времени, Крестьян Иванович, до более удобного
времени, когда все обнаружится, и маска спадет с некоторых лиц, и кое-что
обнажится. А теперь покамест, разумеется, после того, что с нами случилось… вы
согласитесь сами, Крестьян Иванович… Позвольте пожелать вам доброго утра,
Крестьян Иванович, — сказал господин Голядкин, в этот раз решительно и серьезно
вставая с места и хватаясь за шляпу.
— А, ну … как хотите… гм…(Последовало минутное молчание.) Я,
с моей стороны, вы знаете, что могу… и искренне вам добра желаю.
— Понимаю вас, Крестьян Иванович, понимаю; я вас совершенно
понимаю теперь… Во всяком случае, извините меня, что я вас обеспокоил, Крестьян
Иванович.
— Гм…Нет, я вам не то хотел говорить. Впрочем, как угодно.
Медикаменты попрежнему продолжайте…
— Буду продолжать медикаменты, как вы говорите, Крестьян
Иванович, буду продолжать и в той же аптеке брать буду… Нынче и аптекарем быть,
Крестьян Иванович, уже важное дело…
— Как? в каком смысле вы хотите сказать?
— В весьма обыкновенном смысле, Крестьян Иванович. Я хочу
сказать, что нынче так свет пошел…
— Гм…
— И что всякий мальчишка, не только аптекарский, перед
порядочным человеком нос задирает теперь.
— Гм… Как же вы это понимаете?
— Я говорю, Крестьян Иванович, про известного человека… про
общего нам знакомого, Крестьян Иванович, например, хоть про Владимира
Семеновича…
— А!
— Да, Крестьян Иванович; и я знаю некоторых людей, Крестьян
Иванович, которые не слишком-то держатся общего мнения, чтоб иногда правду
сказать.
— А!.. Как же это?
— Да уж так-с; это, впрочем, постороннее дело; умеют этак
иногда поднести коку с соком.
— Что? что поднести?
— Коку с соком, Крестьян Иванович; это пословица русская.
Умеют иногда кстати поздравить кого-нибудь, например, есть такие люди, Крестьян
Иванович.
— Поздравить?
— Да-с, поздравить, Крестьян Иванович, как сделал на днях
один из моих коротких знакомых…
— Один из ваших коротких знакомых… а! как же это? — сказал
Крестьян Иванович, внимательно взглянув на господина Голядкина.
— Да-с, один из моих близких знакомых поздравил с чином, с
получением асессорского чина, другого весьма близкого тоже знакомого, и вдобавок
приятеля, как говорится, сладчайшего друга. Этак к слову пришлось.
«Чувствительно, дескать, говорят, рад случаю принести вам, Владимир Семенович,
мое поздравление, искреннее мое поздравление в получении чина. И тем более рад,
что нынче, как всему свету известно, вывелись бабушки, которые ворожат». — Тут
господин Голядкин плутовски кивнул головой и, прищурясь, посмотрел на Крестьяна
Ивановича…
— Гм… Так это сказал…
— Сказал, Крестьян Иванович, сказал, да тут же и взглянул на
Андрея Филипповича, на дядю-то нашего не'щечка, Владимира Семеновича. Да что
мне, Крестьян Иванович, что он асессором сделан? Мне-то что тут? Да жениться
хочет, когда еще молоко, с позволения сказать, на губах не обсохло. Так-таки и
сказал. Дескать, говорю, Владимир Семенович! Я теперь все сказал; позвольте же
мне удалиться.
— Гм…
— Да, Крестьян Иванович, позвольте же мне теперь, говорю,
удалиться. Да тут, чтоб уж разом двух воробьев одним камнем убить, — как срезал
молодца-то на бабушках, — и обращаюсь к Кларе Олсуфьевне (дело-то было третьего
дня у Олсуфья Ивановича), — а она только что романс пропела чувствительный, —
говорю, дескать, «чувствительно пропеть вы романс изволили, да только
слушают-то вас не от чистого сердца». И намекаю тем ясно, понимаете, Крестьян
Иванович, намекаю тем ясно, что ищут-то теперь не в ней, а подальше…
— А! ну что же он?
— Лимон съел, Крестьян Иванович, как по пословице говорится.
— Гм…
— Да-с, Крестьян Иванович. Тоже и старику самому говорю, —
дескать, Олсуфий Иванович, говорю, я знаю, чем обязан я вам, ценю вполне
благодеяния ваши, которыми почти с детских лет моих вы осыпали меня. Но
откройте глаза, Олсуфий Иванович, говорю. Посмотрите. Я сам дело начистоту и
открыто веду, Олсуфий Иванович.
— А, вот как!
— Да, Крестьян Иванович. Оно вот как…
— Что ж он?
— Да что он, Крестьян Иванович! мямлит; и того и сего, и я
тебя знаю, и что его превосходительство благодетельный человек — и пошел, и
размазался… Да ведь что ж? от старости, как говорится, покачнулся порядком.
— А! так вот как теперь!
— Да, Крестьян Иванович. И все-то мы так, чего! старикашка!
в гроб смотрит, дышит на ладан, как говорится, а сплетню бабью заплетут
какую-нибудь, так он уж тут слушает; без него невозможно…
— Сплетню, вы говорите?
— Да, Крестьян Иванович, заплели они сплетню. Замешал свою
руку сюда и наш медведь и племянник его, наше нещечко; связались они с
старухами, разумеется, и состряпали дело. Как бы вы думали? Что они выдумали,
чтоб убить человека?..
— Чтоб убить человека?
— Да, Крестьян Иванович, чтоб убить человека, нравственно
убить человека. Распустили они… я все про моего близкого знакомого говорю…
Крестьян Иванович кивнул головою.
— Распустили они насчет его слух… Признаюсь вам, мне даже
совестно говорить, Крестьян Иванович…
— Гм…
— Распустили они слух, что он уже дал подписку жениться, что
он уже жених с другой стороны… И как бы вы думали, Крестьян Иванович, на ком?
— Право?
— На кухмистерше, на одной неблагопристойной немке, у
которой обеды берет; вместо заплаты долгов руку ей предлагает.
