– Хорошо, маменька, только выслушайте еще одну…
откровенность: знаете ли, почему я так интересуюсь о вашем плане и не доверяю
ему? Потому что на себя не надеюсь. Я сказала уже, что решилась на эту низость;
но если подробности вашего плана будут уже слишком отвратительны, слишком
грязны, то объявляю вам, что я не выдержу и все брошу. Знаю, что это новая
низость: решиться на подлость и бояться грязи, в которой она плавает, но что
делать? Это непременно так будет!..
– Но, Зиночка, какая же тут особенная подлость, mon ange? –
робко возразила было Марья Александровна. – Тут только один выгодный брак, а
ведь это все делают! Только надобно с этой точки взглянуть, и все очень
благородно покажется…
– Ах, маменька, ради бога, не хитрите со мной! Вы видите, я
на все, на все согласна! ну чего ж вам еще? Пожалуйста, не бойтесь, если я
называю вещи их именами. Может быть, это теперь единственное мое утешение!
И горькая улыбка показалась на губах ее.
– Ну, ну, хорошо, мой ангельчик, можно быть несогласными в
мыслях и все-таки взаимно уважать друг друга. Только если ты беспокоишься о
подробностях и боишься, что они будут грязны, то предоставь все эти хлопоты
мне; клянусь, что на тебя не брызнет ни капельки грязи. Я ли захочу тебя
компрометировать перед всеми? Положись только на меня, и все превосходно,
преблагородно уладится, главное – преблагородно! Скандалу не будет никакого, а
если и будет какой-нибудь маленький, необходименький скандальчик, – так…
как-нибудь! – так ведь мы уж будем тогда далеко! ведь уж здесь не останемся!
Пусть их кричат во все горло, наплевать на них! Сами же будут завидовать. Да и
стоит того, чтоб о них заботиться! Я даже удивляюсь тебе, Зиночка (но ты не
сердись на меня), – как это ты, с твоей гордостью, их боишься?
– Ах, маменька, я вовсе не их боюсь! вы совершенно меня не
понимаете! – отвечала раздражительно Зина.
– Ну, ну, душка, не сердись! Я только к тому, что они сами
каждый божий день пакости строят, а тут ты всего-то какой-нибудь один разочек в
жизни… да и что я, дура! Вовсе не пакость! Какая тут пакость? Напротив, это
даже преблагородно. Я решительно докажу тебе это, Зиночка. Во-первых, повторяю,
все оттого, с какой точки зрения смотреть…
– Да полноте, маменька, с вашими доказательствами! – с
гневом вскрикнула Зина и нетерпеливо топнула ногою.
– Ну, душка, не буду, не буду! я опять завралась…
Наступило маленькое молчание. Марья Александровна смиренно
ходила за Зиной и с беспокойством смотрела ей в глаза, как маленькая
провинившаяся собачка смотрит в глаза своей барыне.
– Я даже не понимаю, как вы возьметесь за дело, – с
отвращением продолжала Зина. – Я уверена, что вы наткнетесь на один только
стыд. Я презираю их мнение, но для вас это будет позором.
– О, если только это тебя беспокоит, мой ангел, – пожалуйста,
не беспокойся! прошу тебя, умоляю тебя! Только бы мы согласились, а обо мне не
беспокойся. Ох, если б ты только знала, из каких я передряг суха выходила?
Такие ли дела мне случалось обделывать! ну, да позволь хоть только попробовать!
Во всяком случае прежде всего нужно как можно скорее быть наедине с князем. Это
самое первое! а все остальное будет зависеть от этого! Но уж я предчувствую и
остальное. Они все восстанут, но… это ничего! я их сама отделаю! Пугает меня
еще Мозгляков…
– Мозгляков? – с презрением проговорила Зина.
– Ну да, Мозгляков; только ты не бойся, Зиночка! клянусь
тебе, я его до того доведу, что он же будет нам помогать! Ты еще не знаешь
меня, Зиночка! ты еще не знаешь, какая я в деле! Ах! Зиночка, душенька! давеча,
как я услышала об этом князе, у меня уж и загорелась мысль в голове! Меня как
будто разом всю осветило. И кто ж, и кто ж мог ожидать, что он к нам приедет?
Да ведь в тысячу лет не будет такой оказии! Зиночка! ангельчик! Не в том
бесчестие, что ты выйдешь за старика и калеку, а в том, если выйдешь за такого,
которого терпеть не можешь, а между тем действительно будешь женой его! А ведь
князю ты не будешь настоящей женой. Это ведь и не брак! Это просто домашний
контракт! Ведь ему ж, дураку, будет выгода, – ему ж, дураку, дают такое
неоцененное счастье! Ах, какая ты сегодня красавица, Зиночка! раскрасавица, а
не красавица! Да я бы, если б была мужчиной, я бы тебе полцарства достала, если
б ты захотела! Ослы они все! Ну, как не поцеловать эту ручку? – И Марья
Александровна горячо поцеловала руку у дочери. – Ведь это мое тело, моя плоть,
моя кровь! да хоть насильно женить его, дурака! А как заживем-то мы с тобой,
Зиночка! Ведь ты не разлучишься со мной, Зиночка? Ведь ты не прогонишь свою
мать, как в счастье попадешь? Мы хоть и ссорились, мой ангельчик, а все-таки у
тебя не было такого друга, как я; все-таки…
– Маменька! если уж вы решились, то, может быть, вам пора…
что-нибудь и делать. Вы здесь только время теряете! – в нетерпении сказала
Зина.
– Пора, пора, Зиночка, пора! ах! я заболталась! – схватилась
Марья Александровна. – Они там хотят совсем сманить князя. Сейчас же сажусь и
еду! Подъеду, вызову Мозглякова, а там… Да я его силой увезу, если надо!
Прощай, Зиночка, прощай, голубчик, не тужи, не сомневайся, не грусти, главное –
не грусти! все прекрасно, преблагородно обделается! Главное, с какой точки
смотреть… ну, прощай, прощай!..
Марья Александровна перекрестила Зину, выскочила из комнаты,
с минутку повертелась у себя перед зеркалом, а через две минуты катилась по
мордасовским улицам в своей карете на полозьях, которая ежедневно запрягалась
около этого часу в случае выезда. Марья Александровна жила en grand.
[31]
«Нет, не вам перехитрить меня! – думала она, сидя в своей
карете. – Зина согласна, значит, половина дела сделана, и тут – оборваться!
вздор! Ай да Зина! Согласилась-таки наконец! Значит, и на твою головку
действуют иные расчетцы! Перспективу-то я выставила ей заманчивую! Тронула! Но
только ужас как она хороша сегодня! Да я бы, с ее красотой, пол-Европы
перевернула по-своему! Ну, да подождем… Шекспир-то слетит, когда княгиней
сделается да кой с чем познакомится. Что она знает? Мордасов да своего учителя!
Гм… Только какая же она будет княгиня! Люблю я в ней эту гордость, смелость,
недоступная какая! взглянет – королева взглянула. Ну как, ну как не понимать
своей выгоды? Поняла ж наконец! Поймет и остальное… Я ведь все-таки буду при
ней! Согласится же наконец со мной во всех пунктах! А без меня не обойдется! Я
сама буду княгиня; меня и в Петербурге узнают. Прощай, городишка! Умрет этот
князь, умрет этот мальчишка, и тогда я ее за владетельного принца выдам! Одного
боюсь: не слишком ли я ей доверилась? Не слишком ли откровенничала, не слишком
ли я расчувствовалась? Пугает она меня, ох, пугает!»
И Марья Александровна погрузилась в свои размышления. Нечего
сказать: они были хлопотливы. Но ведь говорится же, что охота пуще неволи.
Оставшись одна, Зина долго ходила взад и вперед по комнате,
скрестив руки, задумавшись. О многом она передумала. Часто и почти
бессознательно повторяла она: «Пора, пора, давно пора!» Что значило это
отрывочное восклицание? Не раз слезы блистали на ее длинных шелковистых
ресницах. Она не думала отирать их, – останавливать. Но напрасно беспокоилась
ее маменька и старалась проникнуть в мысли своей дочери: Зина совершенно
решилась и приготовилась ко всем последствиям…
