Первый шаг удался как нельзя лучше. Она успела перехватить
князя на улице и привезла к себе обедать. Если спросят: каким образом, несмотря
на все козни врагов, ей удалось-таки настоять на своем и оставить Анну
Николаевну с довольно большим носом? – то я обязан объявить, что считаю такой
вопрос даже обидным для Марьи Александровны. Ей ли не одержать победу над
какой-нибудь Анной Николаевной Антиповой? Она просто арестовала князя, уже
подъезжавшего к дому ее соперницы, и, несмотря ни на что, а вместе с тем и на
доводы самого Мозглякова, испугавшегося скандалу, пересадила старичка в свою
карету. Тем-то и отличалась Марья Александровна от своих соперниц, что в
решительных случаях не задумывалась даже перед скандалом, принимая за аксиому,
что успех все оправдывает. Разумеется, князь не оказал значительного
сопротивления и, по своему обыкновению, очень скоро забыл обо всем и остался
очень доволен. За обедом он болтал без умолку, был чрезвычайно весел, острил,
каламбурил, рассказывал анекдоты, которые не доканчивал или с одного
перескакивал на другой, сам не замечая того. У Натальи Дмитриевны он выпил три
бокала шампанского. За обедом он выпил еще и закружился окончательно. Тут уж
подливала сама Марья Александровна. Обед был очень порядочный. Изверг Никитка
не подгадил. Хозяйка оживляла общество самой очаровательной любезностью. Но
остальные присутствующие, как нарочно, были необыкновенно скучны. Зина была
как-то торжественно молчалива. Мозгляков был, видимо, не в своей тарелке и мало
ел. Он об чем-то думал, и так как это случалось с ним довольно редко, то Марья
Александровна была в большом беспокойстве. Настасья Петровна сидела угрюмая и
даже, украдкой, делала Мозглякову какие-то странные знаки, которых тот
совершенно не примечал. Не будь очаровательно любезной хозяйки, обед походил бы
на похороны.
А между тем Марья Александровна была в невыразимом волнении.
Одна уже Зина пугала ее ужасно своим грустным видом и заплаканными глазами. А
тут и еще затруднение: надо спешить, торопиться, а этот «проклятый Мозгляков»
сидит себе, как болван, которому мало заботы, и только мешает! Ведь нельзя же,
в самом деле, начинать такое дело при нем! Марья Александровна встала из-за
стола в страшном беспокойстве. Каково же было ее изумление, радостный испуг,
если можно так выразиться, когда Мозгляков, только что встали из-за стола, сам
подошел к ней и вдруг, совсем неожиданно, объявил, что ему, – разумеется, к его
величайшему сожалению, – необходимо сейчас же отправиться.
– Куда это? – спросила с необыкновенным соболезнованием
Марья Александровна.
– Вот видите, Марья Александровна, – начал Мозгляков с
беспокойством и даже несколько путаясь, – со мной случилась престранная
история. Я уж и не знаю, как вам сказать… дайте мне, ради бога, совет!
– Что, что такое?
– Крестный отец мой, Бородуев, вы знаете, – тот купец…
встретился сегодня со мной. Старик решительно сердится, упрекает, говорит мне,
что я загордился. Вот уже третий раз я в Мордасове, а к нему и носу не показал.
«Приезжай, говорит, сегодня на чай». Теперь ровно четыре часа, а чай он пьет по-старинному,
как проснется, в пятом часу. Что мне делать? Оно, Марья Александровна, конечно,
– но подумайте! Ведь он моего отца-покойника от петли избавил, когда тот
казенные деньги проиграл. Он и крестил-то меня по этому случаю. Если состоится
мой брак с Зинаидой Афанасьевной, у меня все-таки только полтораста душ. А ведь
у него миллион, люди говорят, даже больше. Бездетен. Угодишь ему – сто тысяч по
духовной оставит. Семьдесят лет, – подумайте!
– Ах, боже мой! так что же это вы! что же вы медлите? –
вскричала Марья Александровна, едва скрывая свою радость. – Поезжайте,
поезжайте! этим нельзя шутить. То-то я смотрю, за обедом – вы такой скучный!
Поезжайте, mon ami, поезжайте! Да вам бы следовало давеча утром с визитом
отправиться, показать, что вы дорожите, что вы цените его ласку! Ах, молодежь,
молодежь!
– Да ведь вы же сами, Марья Александровна, – в изумлении
вскричал Мозгляков, – вы же сами нападали на меня за это знакомство! Ведь вы же
говорили, что он мужик, борода, в родне с кабаками, с подвальными да
поверенными?
– Ах, mon ami!
[33]
Мало ли мы что говорим необдуманного! Я
тоже могу ошибиться, я – не святая. Я, впрочем, не помню, но я могла быть в
таком расположении духа… Наконец, вы тогда еще не сватались к Зиночке… Конечно,
это эгоизм с моей стороны, но теперь я поневоле должна смотреть с другой точки
зрения, и – какая мать может обвинить меня в этом случае? Поезжайте, ни минуты
не медлите! Даже вечер у него посидите… да послушайте! Заговорите как-нибудь
обо мне. Скажите, что я его уважаю, люблю, почитаю, да этак половчее, получше!
Ах, боже мой! И у меня ведь это из головы вышло! Мне бы надо самой догадаться
вас надоумить!
– Воскресили вы меня, Марья Александровна! – вскричал
восхищенный Мозгляков. – Теперь, клянусь, буду во всем вас слушаться! А то ведь
я вам просто боялся сказать!.. Ну, прощайте, я и в путь! Извините меня перед
Зинаидой Афанасьевной. Впрочем, непременно сюда…
– Благословляю вас, mon ami! Смотрите же, обо мне-то
поговорите с ним! Он действительно премилый старичок. Я давно уже переменила о
нем мои мысли… Я и всегда, впрочем, любила в нем все это старинное, русское,
неподдельное… Au revoir, mon ami, au revoir!
[34]
«Да как это хорошо, что его черт несет! Нет, это сам бог
помогает!» – подумала она, задыхаясь от радости.
Павел Александрович вышел в переднюю и надевал уже шубу, как
вдруг, откуда ни возьмись, Настасья Петровна. Она поджидала его.
– Куда вы? – сказала она, удерживая его за руку.
– К Бородуеву, Настасья Петровна! Крестный отец мой;
удостоился меня крестить… Богатый старик, оставит что-нибудь, надо польстить!..
Павел Александрович был в превосходнейшем расположении духа.
– К Бородуеву! ну так и проститесь с невестою, – резко
сказала Настасья Петровна.
– Как так «проститесь»?
– Да так! Вы думали, она уж и ваша! А вон ее за князя
выдавать хотят. Сама слышала!
– За князя? помилосердуйте, Настасья Петровна!
– Да чего «помилосердуйте»! Вот не угодно ли самим
посмотреть и послушать? Бросьте-ка шубу, подите-ка сюда!
Ошеломленный Павел Александрович бросил шубу и на цыпочках
отправился за Настасьей Петровной. Она привела его в тот самый чуланчик, откуда
утром подглядывала и подслушивала.
– Но помилуйте, Настасья Петровна, я решительно ничего не
понимаю!..
– А вот поймете, как нагнетесь и послушаете. Комедия, верно,
сейчас начнется.
– Какая комедия?
– Тсс! не говорите громко! Комедия в том, что вас просто
надувают. Давеча, как вы отправились с князем, Марья Александровна целый час
уговаривала Зину выйти замуж за этого князя, говорила, что нет ничего легче его
облапошить и заставить жениться, и такие крючки выводила, что даже мне тошно
стало. Я все отсюда подслушала. Зина согласилась. Как они вас-то обе честили!
просто за дурака почитают, а Зина прямо сказала, что ни за что не выйдет за
вас. Я-то дура! Красный бантик приколоть хотела! Послушайте-ка, послушайте-ка!
