– Да ведь это безбожнейшее коварство, если так! – прошептал
Павел Александрович, глупейшим образом смотря в глаза Настасье Петровне.
– Да вы только послушайте, и не то еще услышите.
– Да где же слушать?
– Да вот нагнитесь, вот в эту дырочку…
– Но, Настасья Петровна, я… я не способен подслушивать.
– Эк, когда хватились! Тут, батюшка, честь-то в карман;
пришли, так уж слушайте!
– Но, однако же…
– А не способны, так и оставайтесь с носом! Вас же жалеют, а
он куражится! Мне что! ведь я не для себя. Я и до вечера здесь не останусь!
Павел Александрович скрепя сердце нагнулся к щелочке. Сердце
его билось, в висках стучало. Он почти не понимал, что с ним происходит.
Глава VIII
– Так вам очень было весело, князь, у Натальи Дмитриевны? –
спросила Марья Александровна, плотоядным взглядом окидывая поле предстоящей
битвы и желая самым невинным образом начать разговор. Сердце ее билось от
волнения и ожидания.
После обеда князя тотчас же перевели в «салон», в котором
принимали его утром. Все торжественные случаи и приемы происходили у Марьи
Александровны в этом самом салоне. Она гордилась этой комнатой. Старичок, с
шести бокалов, как-то весь раскис и некрепко держался на ногах. Зато болтал без
умолку. Болтовня в нем даже усилилась. Марья Александровна понимала, что эта
вспышка минутная и что отяжелевшему гостю скоро захочется спать. Надо было
ловить минуту. Оглядев поле битвы, она с наслаждением заметила, что
сластолюбивый старичок как-то особенно лакомо поглядывал на Зину, и
родительское сердце ее затрепетало от радости.
– Чрез-вы-чайно весело, – отвечал князь, – и, знаете,
бес-по-добней-шая женщина, Наталья Дмитриевна, бес-по-до-бнейшая женщина!
Как ни занята была Марья Александровна своими великими
планами, но такая звонкая похвала сопернице уколола ее в самое сердце.
– Помилуйте, князь! – вскричала она, сверкая глазами, – если
уж ваша Наталья Дмитриевна бесподобная женщина, так уж я и не знаю, что после
этого! Но после этого вы совершенно не знаете здешнего общества, совершенно не
знаете! Ведь это только одна выставка своих небывалых достоинств, своих
благородных чувств, одна комедия, одна наружная золотая кора. Приподымите эту
кору, и вы увидите целый ад под цветами, целое осиное гнездо, где вас съедят и
косточек не оставят!
– Неужели? – воскликнул князь. – Удивляюсь!
– Но я клянусь вам в этом! Ah, mon prince. Послушай, Зина, я
должна, я обязана рассказать князю это смешное и низкое происшествие с этой
Натальей, на прошлой неделе, – помнишь? Да, князь, – это про ту самую вашу
хваленую Наталью Дмитриевну, которою вы так восхищаетесь. О милейший мой князь!
Клянусь, я не сплетница! Но я непременно расскажу это, единственно для того,
чтоб рассмешить, чтоб показать вам в живом образчике, так сказать, в оптическое
стекло, что здесь за люди! Две недели назад приезжает ко мне эта Наталья
Дмитриевна. Подали кофе, а я зачем-то вышла. Я очень хорошо помню, сколько у
меня осталось сахару в серебряной сахарнице: она была совершенно полна.
Возвращаюсь, смотрю: лежат на донышке только три кусочка. Кроме Натальи
Дмитриевны в комнате никого не оставалось. Какова! У ней свой каменный дом и
денег бессчетно! Этот случай смешной, комический, но судите после этого о
благородстве здешнего общества!
– Не-у-же-ли! – воскликнул князь, искренно удивляясь. –
Какая, однако же, неестественная жадность! Неужели ж она все одна съела?
– Так вот какая она бесподобнейшая женщина, князь! как вам
нравится этот позорный случай? Да я бы, кажется, умерла в ту же минуту, в
которую бы решилась на такой отвратительный поступок!
– Ну да, да… Только, знаете, она все-таки такая belle
femme…
[35]
– Наталья-то Дмитриевна! помилуйте, князь, да это просто
кадушка! Ах, князь, князь! что это вы сказали! Я ожидала в вас гораздо поболее
вкусу…
– Ну да, кадушка… только, знаете, она так сложена… Ну, а эта
девочка, которая тан-це-ва-ла, она тоже… сложена…
– Сонечка-то? да ведь она еще ребенок, князь! ей всего
четырнадцать лет!
– Ну да… только, знаете, такая ловкая, и у ней тоже… такие
формы… формируются. Ми-лень-кая такая! и другая, что с ней тан-це-ва-ла, тоже…
формируется…
– Ах, это несчастная сирота, князь! Они ее часто берут.
– Си-ро-та. Грязная, впрочем, такая, хоть бы руки вымыла… А,
впрочем, тоже за-ман-чи-вая…
Говоря это, князь с какою-то возрастающею жадностью
рассматривал Зину в лорнет.
– Mais quelle charmante personne!
[36]
– бормотал он
вполголоса, тая от наслаждения.
– Зина, сыграй нам что-нибудь, или нет, лучше спой! Как она
поет, князь! Она, можно сказать, виртуозка, настоящая виртуозка! И если б вы
знали, князь, – продолжала Марья Александровна вполголоса, когда Зина отошла к
роялю, ступая своею тихою, плавною поступью, от которой чуть не покоробило
бедного старичка, – если б вы знали, какая она дочь! Как она умеет любить, как
нежна со мной! Какие чувства, какое сердце!
– Ну да… чувства… и, знаете ли, я только одну женщину знал,
во всю мою жизнь, с которой она могла бы сравниться по кра-со-те, – перебил
князь, глотая слюнки. – Это покойная графиня Наинская, умерла лет тридцать тому
назад. Вос-хи-тительная была женщина, неопи-сан-ной красоты, потом еще за
своего повара вышла…
– За своего повара, князь!
– Ну да, за своего повара… за француза, за границей. Она ему
за гра-ни-цей графский титул доставила. Видный был собой человек и чрезвычайно
образованный, с маленькими такими у-си-ка-ми.
– И… и… как же они жили, князь?
– Ну да, она хорошо жили. Впрочем, они скоро потом
разошлись. Он ее обобрал и уехал. За какой-то соус поссорились…
– Маменька, что мне играть? – спросила Зина.
– Да ты бы лучше спела нам, Зина. Как она поет, князь! Вы
любите музыку?
– О да! Charmant, charmant! Я очень люблю му-зы-ку. Я за
границей с Бетховеном был знаком.
– С Бетховеном! Вообрази, Зина, князь был знаком с
Бетховеном! – кричит в восторге Марья Александровна. – Ах, князь! неужели вы
были знакомы с Бетховеном?
– Ну да… мы были с ним на дру-жес-кой но-ге. И вечно у него
нос в табаке. Такой смешной!
– Бетховен?
– Ну да, Бетховен. Впрочем, может быть, это и не Бет-хо-вен,
а какой-нибудь другой не-мец. Там очень много нем-цев… Впрочем, я, кажется,
сби-ва-юсь.
