И при одной этой мысли ею овладело бешенство, не
предвещавшее ничего счастливого Афанасию Матвеичу; она ворочалась на своем
месте от нетерпения. Лошади мчали ее во всю прыть.
Глава X
Карета летела. Мы сказали уже, что в голове Марьи
Александровны еще утром, в то время когда она гонялась за князем по городу,
блеснула гениальная мысль. Об этой мысли мы обещали упомянуть в своем месте. Но
читатель уже знает ее. Эта мысль была: в свою очередь конфисковать князя и, как
можно скорее, увезти его в подгородную деревню, где безмятежно процветал
блаженный Афанасий Матвеич. Не скроем, что на Марью Александровну все более и
более находило какое-то необъяснимое беспокойство. Это бывает даже с настоящими
героями, именно в то время, когда они достигают цели. Какой-то инстинкт
подсказывал ей, что опасно оставаться в Мордасове. «А уж раз в деревне, –
рассуждала она, – так тут хоть весь город вверх ногами!» Конечно, и в деревне
нельзя было терять времени. Все могло случиться, все, решительно все, хотя мы,
конечно, не верим слухам, распространенным впоследствии про мою героиню ее
злоумышленниками, что она в эту минуту боялась даже полиции. Одним словом, она
видела, что надо как можно скорее обвенчать Зину с князем. Средства же были под
руками. Обвенчать мог на дому и деревенский священник. Можно было обвенчать
даже послезавтра; в самом крайнем случае даже и завтра. Ведь бывали же свадьбы,
которые в два часа обделывались! Князю представить эту поспешность, это
отсутствие всяких праздников, сговоров, девичников за необходимое comme il
faut; внушить ему, что это будет приличнее, грандиознее. Наконец, можно было
все выставить как романическое приключение и затронуть таким образом самую
чувствительную струну в сердце князя. В крайнем случае можно даже и напоить его
или, еще лучше, держать его постоянно пьяным. А потом, что бы ни случилось,
Зина все-таки будет княгиней! Если же не обойдется потом без скандалу,
например, хоть в Петербурге или в Москве, где у князя были родные, то и тут
было свое утешение. Во-первых, все это еще впереди; а во-вторых, Марья
Александровна верила, что в высшем обществе почти никогда не обходится без
скандалу, особенно в делах свадебных; что это даже в тоне, хотя скандалы
высшего общества, по ее понятиям, должны быть всегда какие-нибудь особенные,
грандиозные, что-нибудь вроде «Монте-Кристо» или «Mйmoires du Diable».
[47]
Что,
наконец, стоило только показаться в высшем обществе Зине, а маменьке поддержать
ее, то все, решительно все, будут в ту же минуту побеждены и что никто из всех
этих графинь и княгинь не в состоянии будет выдержать той мордасовской
головомойки, которую способна задать им одна Марья Александровна, всем вместе
или поодиночке. Вследствие всех этих соображений Марья Александровна и летела
теперь в свое поместье за Афанасьем Матвеевичем, в котором, по ее расчету,
предстояла теперь необходимая надобность. Действительно: вести князя в деревню
значило везти его к Афанасию Матвеичу, с которым князь, может быть, и не
захотел бы знакомиться. Если же сам Афанасий Матвеич произнесет приглашение,
тогда дело принимало совсем другой вид. К тому же явление пожилого и сановитого
отца семейства, в белом галстуке и во фраке, со шляпой в руке, приехавшего
нарочно из дальних стран по первому слуху о князе, могло произвести чрезвычайно
приятный эффект, могло даже польстить самолюбию князя. От такого настойчивого и
парадного приглашения трудно и отказаться, думала Марья Александровна. Наконец,
карета пролетела три версты, и кучер Сафрон осадил своих коней у подъезда
длинного одноэтажного деревянного строения, довольно ветхого и почерневшего от
времени, с длинным рядом окон и обставленного со всех сторон старыми липами.
Это был деревенский дом и летняя резиденция Марьи Александровны. В доме уже
горели огни.
– Где болван? – закричала Марья Александровна, как ураган
врываясь в комнаты. – Зачем тут это полотенце? А! он утирался! Опять был в
бане? И вечно-то хлещет свой чай! Ну, что на меня глаза выпучил, отпетый дурак?
Зачем у него волосы не выстрижены? Гришка! Гришка! Гришка! Зачем ты не обстриг
барина, как я тебе на прошлой неделе приказывала?
Марья Александровна, входя в комнаты, собиралась
поздороваться с Афанасием Матвеичем гораздо мягче, но, увидев, что он из бани и
с наслаждением попивает чай, она не могла удержаться от самого горького
негодования. В самом деле: столько хлопот и забот с ее стороны и столько самого
блаженного квиетизма со стороны ни к чему не нужного и не способного к делу
Афанасия Матвеича; такой контраст немедленно ужалил ее в самое сердце. Между
тем болван, или, если сказать учтивее, тот, которого называли болваном, сидел
за самоваром и, в бессмысленном испуге, раскрыв рот и выпуча глаза, глядел на
свою супругу, почти окаменившую его своим появлением. Из передней выставилась
заспанная и неуклюжая фигура Гришки, хлопавшего глазами на всю эту сцену.
– Да не даются, оттого и не стриг, – проговорил он ворчливым
и осиплым голосом. – Десять раз с ножницами подходил, – вот, говорю, барыня
ужо-тка приедет, – нам обоим достанется, тогда чего станем делать? Нет,
говорят, подожди, я к воскресенью завьюсь; мне надо, чтоб волосы длинные были.
– Как? так он завивается! так ты еще выдумал без меня
завиваться? Это что за фасоны? Да идет ли это к тебе, к твоей глупой башке?
Боже, какой здесь беспорядок! Чем это пахнет? Я тебя спрашиваю, изверг, чем это
здесь пахнет? – кричала супруга, накидываясь все более и более на невинного и
совершенно уже ошалевшего Афанасья Матвеича.
– Ма-матушка! – пробормотал запуганный супруг, не вставая с
места и смотря умоляющими глазами на свою повелительницу, – ма-ма-матушка!..
– Сколько раз я вбивала в твою ослиную голову, что я тебе
вовсе не матушка? Какая я тебе матушка, пигмей ты этакой! Как смеешь ты давать
такое название благородной даме, которой место в высшем обществе, а не подле
такого осла, как ты!
– Да… да ведь ты, Марья Александровна, все же законная жена
моя, так вот я и говорю… по-супружески… – возразил было Афанасий Матвеич и в ту
же минуту поднес обе руки свои к голове, чтоб защитить свои волосы.
– Ах ты, харя! ах ты, осиновый кол! Ну, слыхано ли
что-нибудь глупее такого ответа? Законная жена! Да какие теперь законные жены?
Употребит ли теперь хоть кто-нибудь в высшем обществе это глупое, это
семинарское, это отвратительно-низкое слово: «законная» – и как смеешь ты
напоминать мне, что я твоя жена, когда я стараюсь забыть об этом всеми силами,
всеми средствами моей души? Что руками-то голову закрываешь? Посмотрите, какие
у него волосы? совсем, совсем мокрые! В три часа не обсохнут! Как теперь везти
его? Как теперь людям показать? Что теперь делать?
И Марья Александровна ломала свои руки от бешенства, бегая
взад и вперед по комнате. Беда, конечно, была небольшая и исправимая; но дело в
том, что Марья Александровна не могла совладать со всепобеждающим и властолюбивым
свои духом. Она находила потребность в беспрерывном излиянии своего гнева на
Афанасья Матвеича, потому что тирания есть привычка, обращающаяся в
потребность. Да и, наконец, всем известно, к какому контрасту способны
некоторые утонченные дамы известного общества у себя за кулисами, и мне именно
хотелось изобразить этот контраст. Афанасий Матвеич с трепетом следил за
эволюциями своей супруги и даже вспотел, на нее глядя.
