– Ну да, мой друг; именно, может быть, от э-то-го.
– Тем более, дядюшка, что, как бы вы ни были разгорячены, вы
все-таки никаким образом не могли сделать такого безрассудного предложения
наяву. Сколько я вас знаю, дядюшка, вы человек в высшей степени рассудительный
и…
– Ну да, ну да.
– Представьте только одно: если б узнали это ваши
родственники, которые и без того дурно расположены к вам, – что бы тогда было?
– Ах, боже мой! – вскрикнул испуганный князь. – А что бы
тогда было?
– Помилуйте! да они закричали бы все в один голос, что вы
сделали это не в своем уме, что вы сумасшедший, что вас надо под опеку, что вас
обманули, и, пожалуй, посадили бы вас куда-нибудь под надзор.
Мозгляков знал, чем можно было напугать старика.
– Ах, боже мой! – вскричал князь, дрожа как лист. – Неужели
бы посадили?
– И потому рассудите, дядюшка: могли ли бы вы сделать такое
безрассудное предложение наяву? Вы сами понимаете свои выгоды. Я торжественно
утверждаю, что вы все это видели во сне.
– Непременно во сне, неп-ре-менно во сне! – повторял
напуганный князь. – Ах, как ты умно рассудил все это, мой ми-лый! Я душевно
тебе благодарен, что ты меня вра-зу-мил.
– А я ужасно рад, дядюшка, что с вами сегодня встретился.
Представьте себе: без меня вы бы действительно могли сбиться, подумать, что вы
жених, и сойти туда женихом. Представьте, как это опасно!
– Ну да… да, опасно!
– Вспомните только, что этой девице двадцать три года; ее
никто не хочет брать замуж, и вдруг вы, богатый, знатный, являетесь женихом! да
они тотчас ухватятся за эту идею, уверят вас, что вы и в самом деле жених, и
женят вас, пожалуй, насильно. А там и будут рассчитывать, что, может быть, вы
скоро умрете.
– Неужели?
– И наконец, вспомните, дядюшка: человек с вашими
достоинствами…
– Ну да, с моими достоинствами…
– С вашим умом, с вашею любезностию…
– Ну да, с моим умом, да!..
– И наконец, вы – князь. Такую ли партию вы бы могли себе
сделать, если б действительно почему-нибудь нужно было жениться? Подумайте
только, что скажут ваши родственники?
– Ах, мой друг, да ведь они меня совсем заедят! Я уж испытал
от них столько коварства и злобы… Представь себе, я подозреваю, что они хотели
посадить меня в су-мас-шедший дом. Ну, помилуй, мой друг, сообразно ли это? Ну,
что б я там стал делать… в сумас-шедшем-то доме?
– Разумеется, дядюшка, и потому я теперь не отойду от вас,
когда вы сойдете вниз. Там теперь гости.
– Гости? Ах, боже мой!
– Не беспокойтесь, дядюшка, я буду при вас.
– Но как я тебе благо-да-рен, мой милый, ты просто спаситель
мой! Но знаешь ли что? Я лучше уеду.
– Завтра, дядюшка, завтра, утром, в семь часов. А сегодня вы
при всех откланяйтесь и скажите, что уезжаете.
– Непременно уеду… к отцу Мисаилу… Но, мой друг, ну, как они
меня там сос-ва-тают?
– Не бойтесь, дядюшка, я буду с вами. И наконец, что бы вам
ни говорили, на что бы вам ни намекали, прямо говорите, что вы все это видели
во сне… так, как оно и действительно было.
– Ну да, неп-ре-менно во сне! только, знаешь, мой друг,
все-таки это был пре-оча-ро-ва-тельный сон! Она удивительно хороша собой и,
знаешь, такие формы…
– Ну прощайте, дядюшка, я пойду вниз, а вы…
– Как! так ты меня одного оставляешь! – вскричал князь в
испуге.
– Нет, дядюшка, мы сойдем только порознь: сначала я, а потом
вы. Это будет лучше.
– Ну, хо-ро-шо. Мне же, кстати, надобно записать одну мысль.
– Именно, дядюшка, запишите вашу мысль, а потом приходите,
не мешкайте. Завтра же утром…
– А завтра утром к иеромонаху, непре-менно к ие-ро-мо-наху!
Charmant, charmant! А знаешь, мой друг, она у-ди-ви-тельно хороша собой… такие
формы… и если б уж так мне надо было непременно жениться, то я…
– Боже вас сохрани, дядюшка!
– Ну да, боже сохрани!.. Ну, прощай, мой милый, я сейчас…
только вот за-пи-шу. A propos, я давно хотел тебя спросить: читал ты мемуары
Казановы?
– Читал, дядюшка, а что?
– Ну да… Я вот теперь и за-был, что хотел сказать…
– После вспомните, дядюшка, – до свиданья!
– До свиданья, мой друг, до свиданья! Только все-таки это
был очаровательный сон, о-ча-ро-ва-тельный сон!..
Глава XII
– А мы к вам все, все! И Прасковья Ильинишна тоже приедет, и
Луиза Карловна хотела быть, – щебетала Анна Николаевна, входя в салон и жадно
осматриваясь. Это была довольно хорошенькая маленькая дамочка, пестро, но
богато одетая и сверх того очень хорошо знавшая, что она хорошенькая. Ей так и
казалось, что где-нибудь в углу спрятан князь, вместе с Зиной.
– И Катерина Петровна приедут-с, и Фелисата Михайловна тоже
хотели быть-с, – прибавила Наталья Дмитриевна, колоссального размера дама,
которой формы так понравились князю и которая чрезвычайно походила на гренадера.
Она была в необыкновенно маленькой розовой шляпке, торчавшей у нее на затылке.
Уже три недели, как она была самым искренним другом Анны Николаевны, за которою
давно уже увивалась и ухаживала и которую, судя по виду, могла проглотить одним
глотком, вместе с косточками.
– Я уже не говорю о том, можно сказать, восторге, который я
чувствую, видя вас обеих у меня и еще вечером, – запела Марья Александровна,
оправившись от первого изумления, – но скажите, пожалуйста, какое же чудо
зазвало вас сегодня ко мне, когда я уже совсем отчаялась иметь эту честь?
– О боже мой, Марья Александровна, какие вы, право-с! –
сладко проговорила Наталья Дмитриевна, жеманясь, стыдливо и пискливо, что
составляло прелюбопытный контраст с ее наружностию.
– Mais, ma charmante,
[52]
– защебетала Анна Николаевна, –
ведь надобно же, непременно надобно когда-нибудь кончить все наши сборы с этим
театром. Еще сегодня Петр Михайлович сказал Каллисту Станиславичу, что его
чрезвычайно огорчает, что у нас это нейдет на лад и что мы только ссоримся. Вот
мы и собрались сегодня вчетвером да и думаем: поедем-ка к Марье Александровне
да и решим всё разом! Наталья Дмитриевна и другим дала знать. Все приедут. Вот
мы и сговоримся, и хорошо будет. Пускай же не говорят, что мы только ссоримся,
так ли, mon ange? – прибавила она игриво, целуя Марью Александровну. – Ах, боже
мой! Зинаида Афанасьевна! но вы каждый день все более хорошеете! – Анна
Николаевна бросилась с поцелуями к Зине.
