– Это все по вашей милости. Подождите, я еще сегодня вечером
покажу вам – дурак я иль нет?
– Зачем откладывать? Это и теперь видно, – громко ответила
Зина, с отвращением обмеривая глазами своего бывшего жениха.
Мозгляков поспешно отворотился, испугавшись ее громкого
голоса.
– Вы от Бородуева? – решилась наконец спросить Марья
Александровна.
– Нет-с, я от дядюшки.
– От дядюшки? так вы, значит, были теперь у князя?
– Ах, боже мой! так, значит, князь уж проснулись; а нам
сказали, что они все еще почивают-с, – прибавила Наталья Дмитриевна, ядовито
посматривая на Марью Александровну.
– Не беспокойтесь о князе, Наталья Дмитриевна, – отвечал
Мозгляков, – он проснулся и, слава богу, теперь уже в своем уме. Давеча его
подпоили, сначала у вас, а потом, уж окончательно, здесь, так что он совсем
было потерял голову, которая у него и без того некрепка. Но теперь, слава богу,
мы вместе поговорили, и он начал рассуждать здраво. Он сейчас сюда будет, чтоб
откланяться вам, Марья Александровна, и поблагодарить за все ваше
гостеприимство. Завтра же, чем свет, мы вместе отправляемся в пустынь, а потом
я его непременно сам провожу до Духанова во избежание вторичных падений, как,
например, сегодня; а там уж его примет, с рук на руки, Степанида Матвеевна,
которая к тому времени непременно воротится из Москвы и уж ни за что не
выпустит его в другой раз путешествовать, – за это я отвечаю.
Говоря это, Мозгляков злобно смотрел на Марью Александровну.
Та сидела как будто онемевшая от изумления. С горестию признаюсь, что моя
героиня, может быть, первый раз в жизни струсила.
– Так они завтра чем свет уезжают? как же это-с? –
проговорила Наталья Дмитриевна, обращаясь к Марье Александровне.
– Как же это так? – наивно раздалось между гостями. – А мы
слышали, что… вот, право, странно!
Но хозяйка уж и не знала, что отвечать. Вдруг всеобщее
внимание было развлечено самым необыкновенным и эксцентрическим образом. В
соседней комнате послышались какой-то странный шум и чьи-то резкие восклицания,
и вдруг, нежданно-негаданно, в салон Марьи Александровны ворвалась Софья
Петровна Карпухина. Софья Петровна была бесспорно самая эксцентрическая дама в
Мордасове, до того эксцентрическая, что даже в Мордасове решено было с
недавнего времени не принимать ее в общество. Надо еще заметить, что она
регулярно, каждый вечер, ровно в семь часов, закусывала, – для желудка, как она
выражалась, – и после закуски обыкновенно была в самом эманципированном
состоянии духа, чтоб не сказать чего-нибудь более. Она именно была в этом
состоянии духа теперь, так неожиданно ворвавшись к Марье Александровне.
– А, так вот вы как, Марья Александровна, – закричала она на
всю комнату, – вот вы как со мной поступаете! Не беспокойтесь, я на минутку; я
у вас и не сяду. Я нарочно заехала узнать: верно ли то, что мне говорили? А!
так у вас балы, банкеты, сговоры, а Софья Петровна сиди себе дома да чулок
вяжи! Весь город назвали, а меня нет! А давеча я вам и друг, и mon ange, когда
приехала пересказать, что делают с князем у Натальи Дмитриевны. А теперь вот и
Наталья Дмитриевна, которую вы давеча на чем свет ругали и которая вас же
ругала, у вас в гостях сидит. Не беспокойтесь, Наталья Дмитриевна! Не надо мне
вашего шоколаду а la santé,
[54]
по гривеннику палка. Я почаще вашего пью
у себя дома! тьфу!
– Это видно-с, – заметила Наталья Дмитриевна.
– Но, помилуйте, Софья Петровна, – вскрикнула Марья
Александровна, покраснев от досады, – что с вами? образумьтесь по крайней мере.
– Не беспокойтесь обо мне, Марья Александровна, я все знаю,
все, все узнала! – кричала Софья Петровна своим резким, визгливым голосом,
окруженная всеми гостями, которые, казалось, наслаждались этой неожиданной
сценой. – Все узнала! Ваша же Настасья прибежала ко мне и все рассказала. Вы
подцепили этого князишку, напоили его допьяна, заставили сделать предложение
вашей дочери, которую уж никто не хочет больше брать замуж, да и думаете, что и
сами теперь сделались важной птицей, – герцогиня в кружевах, – тьфу! Не
беспокойтесь, я сама полковница! Коли вы меня не пригласили на сговор, так и
наплевать! Я и почище вас людей видывала. Я у графини Залихватской обедала; за
меня обер-комиссар Курочкин сватался! Очень надо мне ваше приглашение, тьфу!
– Видите ли, Софья Петровна, – отвечала Марья Александровна,
выходя из себя, – уверяю вас, что так не врываются в благородный дом и притом в
таком виде, и если вы сейчас же не освободите меня от вашего присутствия и
красноречия, то я немедленно приму свои меры.
– Знаю-с, вы прикажете меня вывести своим людишкам! Не
беспокойтесь, я и сама дорогу найду. Прощайте, выдавайте замуж кого хотите, а
вы, Наталья Дмитриевна, не извольте смеяться надо мной; мне наплевать на ваш
шоколад! Меня хоть и не пригласили сюда, а я все-таки перед князьями казачка не
выплясывала. А вы что смеетесь, Анна Николаевна? Сушилов-то ногу сломал; сейчас
домой принесли, тьфу! А если вы, Фелисата Михайловна, не велите вашей босоногой
Матрешке вовремя вашу корову загонять, чтоб она не мычала у меня каждый день
под окошками, так я вашей Матрешке ноги переломаю. Прощайте, Марья
Александровна, счастливо оставаться, тьфу! – Софья Петровна исчезла. Гости
смеялись. Марья Александровна была в крайнем замешательстве.
– Я думаю, они выпили-с, – сладко произнесла Наталья
Дмитриевна.
– Но только какая дерзость!
– Quelle abominable femme!
[55]
– Вот так уж насмешила!
– Ах, какие они неприличности говорили-с!
– Только что ж это она про сговор говорила? Какой же сговор?
– насмешливо спрашивала Фелисата Михайловна.
– Но это ужасно! – разразилась наконец Марья Александровна.
– Вот эти-то чудовища и сеют пригорошнями все эти нелепые слухи! Удивительно не
то, Фелисата Михайловна, что находятся такие дамы среди нашего общества, – нет,
удивительнее всего то, что в этих самых дамах нуждаются, их слушают, их
поддерживают, им верят, их…
– Князь! князь! – закричали вдруг все гости.
– Ах, боже мой! ce cher prince!
[56]
– Ну, слава богу! мы теперь узнаем всю подноготную, –
прошептала своей соседке Фелисата Михайловна.
Глава XIII
Князь вошел и сладостно улыбнулся. Вся тревога, которую
четверть часа назад Мозгляков заронил в его куриное сердце, исчезла при виде
дам. Он тотчас же растаял, как конфетка. Дамы встретили его с визгливым криком
радости. Вообще говоря, дамы всегда ласкали нашего старичка и были с ним
чрезвычайно фамильярны. Он имел способность забавлять их своею особою до
невероятности. Фелисата Михайловна даже утверждала утром (конечно, не
серьезно), что она готова сесть к нему на колени, если это ему будет приятно, –
«потому что он милый-милый старичок, милый до бесконечности!» Марья
Александровна впилась в него своими глазами, желая хоть что-нибудь прочесть на
его лице и предугадать выход из своего критического положения. Ясно было, что
Мозгляков нагадил ужасно и что все дело ее сильно колеблется. Но ничего нельзя
было прочесть на лице князя. Он был такой же, как и давеча, как и всегда.
