– А! теперь я вижу ясно, кто тут нагадил! – закричала Марья
Александровна вне себя от бешенства, обращаясь к Мозглякову. – Это вы, сударь,
вы, бесчестный человек, вы все это наделали! вы взбаламутили этого несчастного
идиота за то, что вам самим отказали! Но ты заплатишь мне, мерзкий человек, за
эту обиду! Заплатишь, заплатишь, заплатишь!
– Марья Александровна, – кричал Мозгляков в свою очередь,
покраснев как рак, – ваши слова до такой степени… Я уж и не знаю, до какой
степени ваши слова… Ни одна светская дама не позволит себе… я, по крайней мере,
защищаю моего родственника. Согласитесь сами, так завлекать…
– Ну да, так завлекать… – поддакивал князь, стараясь
спрятаться за Мозглякова.
– Афанасий Матвеич! – взвизгнула Марья Александровна
каким-то неестественным голосом. – Неужели вы не слышите, как нас срамят и
бесчестят? Или вы уже совершенно избавили себя от всяких обязанностей? Или вы и
в самом деле не отец семейства, а отвратительный деревянный столб? Что вы
глазами-то хлопаете? Другой муж давно бы уже кровью смыл обиду своего
семейства!
– Жена! – с важностью начал Афанасий Матвеич, гордясь тем,
что и в нем настала нужда, – жена! Да уж не видала ль ты и в самом деле все это
во сне, а потом, как проспалась, так и перепутала все, по-свойски…
Но Афанасию Матвеичу не суждено было докончить свою
остроумную догадку. До сих пор еще гостьи удерживались и коварно принимали на
себя вид какой-то чинной солидности. Но тут громкий залп самого неудержимого
смеха огласил всю комнату. Марья Александровна, забыв все приличия, бросилась
было на своего супруга, вероятно затем, чтоб немедленно выцарапать ему глаза.
Но ее удержали силою. Наталья Дмитриевна воспользовалась обстоятельствами и
хоть капельку, да подлила еще яду.
– Ах, Марья Александровна, может быть, оно и в самом деле
так было-с, а вы убиваетесь, – проговорила она самым медоточивым голосом.
– Как было? что такое было? – кричала Марья Александровна,
не понимая еще хорошенько.
– Ах, Марья Александровна, ведь это иногда и бывает-с…
– Да что такое бывает? Жилы вы из меня, что ли, тянуть
хотите?
– Может быть, вы и в самом деле видели это во сне-с.
– Во сне? я? во сне? И вы смеете мне это говорить прямо в
глаза?
– Что ж, может быть, и в самом деле так было, – отозвалась
Фелисата Михайловна.
– Ну да, может быть, и в самом деле так было, – пробормотал
тоже князь.
– И он, и он туда же! Господи боже мой! – вскричала Марья
Александровна, всплеснув руками.
– Как вы убиваетесь, Марья Александровна! Вспомните-с, что
сны ниспосылаются богом-с. Уж коли бог захочет-с, так уж никто как бог-с, и на
всем его святая воля-с лежит-с. Сердиться тут уж нечего-с.
– Ну да, сердиться нечего, – поддакивал князь.
– Да вы меня за сумасшедшую принимаете, что ли? – едва
проговорила Марья Александровна, задыхаясь от злости. Это уже было свыше сил
человеческих. Она поспешила отыскать стул и упала в обморок. Поднялась
суматоха.
– Это они из приличия-с в обморок упали-с, – шепнула Наталья
Дмитриевна Анне Николаевне.
Но в эту минуту, в минуту высочайшего недоумения публики и
напряжения всей этой сцены, вдруг выступило одно, безмолвное доселе, лицо – и
вся сцена немедленно изменилась в своем характере…
Глава XIV
Зинаида Афанасьевна, вообще говоря, была чрезвычайно
романического характера. Не знаем, оттого ли, как уверяла сама Марья
Александровна, что слишком начиталась «этого дурака» Шекспира с «своим
учителишкой», но никогда, во всю мордасовскую жизнь свою, Зина еще не позволяла
себе такой необыкновенно романической или, лучше сказать, героической выходки,
как та, которую мы сейчас будем описывать.
Бледная, с решимостью во взгляде, но почти дрожащая от
волнения, чудно-прекрасная в своем негодовании, она выступила вперед. Обводя
всех долгим вызывающим взглядом, она посреди наставшего вдруг безмолвия
обратилась к матери, которая при первом ее движении тотчас же очнулась от
обморока и открыла глаза.
– Маменька! – сказала Зина. – К чему обманывать? К чему еще
ложью пятнать себя? Все уже до того загрязнено теперь, что, право, не стоит
унизительного труда прикрывать эту грязь!
– Зина! Зина! что с тобою? опомнись – вскричала испуганная
Марья Александровна, вскочив со своих кресел…
– Я вам сказала, я вам сказала заранее, маменька, что я не
вынесу всего этого позора, – продолжала Зина. – Неужели же непременно надо еще
более унижаться, еще более грязнить себя? Но знайте, маменька, что я все возьму
на себя, потому что я виновнее всех. Я, я своим согласием дала ход этой гадкой…
интриге! Вы – мать; вы меня любите; вы думали по-своему, по своим понятиям,
устроить мне счастье. Вас еще можно простить; но меня, меня – никогда!
– Зина, неужели ты хочешь рассказывать?.. О боже! я
предчувствовала, что этот кинжал не минует моего сердца!
– Да, маменька, все расскажу! Я опозорена, вы… мы все
опозорены!..
– Ты преувеличиваешь, Зина! ты вне себя и не помнишь, что
говоришь! и к чему же рассказывать? Тут смысла нет… Стыд не на нас… Я докажу
сейчас, что стыд не на нас…
– Нет, маменька, – вскричала Зина с злобным дрожанием в
голосе, – я не хочу более молчать перед этими людьми, мнением которых презираю
и которые приехали смеяться над нами! Я не хочу сносить от них обид; ни одна из
них не имеет права бросить в меня грязью. Все они готовы сейчас же сделать в
тридцать раз хуже, чем я или вы! Смеют ли, могут ли они быть нашими судьями?
– Вот прекрасно! Вот как заговорила! Это что же! Это нас
обижают! – послышалось со всех сторон.
– Да они и впрямь сами не понимают, что говорят-с, –
проговорила Наталья Дмитриевна.
Заметим в скобках, что Наталья Дмитриевна сказала
справедливо. Если Зина не считала этих дам достойными судить себя, зачем же
было и выходить к ним с такою огласкою, с такими признаниями? Вообще Зинаида
Афанасьевна чрезвычайно поторопились. Таково было впоследствии мнение самых
лучших голов в Мордасове. Все бы могло быть исправлено! Все бы могло быть
улажено! Правда, и Марья Александровна сама себе подгадила в этот вечер своею
поспешностию и заносчивостью. Стоило только насмеяться над идиотом-старикашкой,
да и выгнать его вон! Но Зина, как нарочно, вопреки здравому смыслу и
мордасовской мудрости, обратилась к князю.
– Князь, – сказала она старику, который даже привстал из
почтения со стула, – так поразила она его в эту минуту. – Князь! простите меня,
простите нас! мы обманули, мы завлекли вас…
– Да замолчишь ли ты, несчастная! – в исступлении вскричала
Марья Александровна.
