Прошло три года, как я дописал последнюю строчку первого
отдела мордасовской летописи, и кто бы мог подумать, что мне еще раз придется
развернуть мою рукопись и прибавить еще одно известие к моему рассказу. Но к
делу! Начну с Павла Александровича Мозглякова. Стушевавшись из Мордасова, он отправился
прямо в Петербург, где и получил благополучно то служебное место, которое ему
давно обещали. Вскоре он забыл все мордасовские события, пустился в вихрь
светской жизни на Васильевском острове и в Галерной гавани, жуировал,
волочился, не отставал от века, влюбился, сделал предложение, съел еще раз
отказ и, не переварив его, по ветрености своего характера и от нечего делать,
испросил себе место в одной экспедиции, назначавшейся в один из отдаленнейших
краев нашего безбрежнего отечества для ревизии или для какой-то другой цели,
наверное не знаю. Экспедиция благополучно проехала все леса и пустыни и наконец
после долгого странствия, явилась в главном городе «отдаленнейшего края» к
генерал-губернатору. Это был высокий, худощавый и строгий генерал, старый воин,
израненный в сражениях, с двумя звездами и с белым крестом на шее. Он принял
экспедицию важно и чинно и пригласил всех составляющих ее чиновников к себе на
бал, дававшийся в тот же самый вечер по случаю именин генерал-губернаторши.
Павел Александрович был этим очень доволен. Нарядившись в свой петербургский
костюм, в котором намерен был произвести эффект, он развязно вошел в большую
залу, хотя тотчас же немного осел при виде множества витых и густых эполет и
статских мундиров со звездами. Нужно было откланяться генерал-губернаторше, о
которой он уже слышал, что она молода и очень хороша собою. Подошел он даже с
форсом и вдруг оцепенел от изумления. Перед ним стояла Зина, в великолепном
бальном платье и бриллиантах, гордая и надменная. Она совершенно не узнала
Павла Александровича. Ее взгляд небрежно скользнул по его лицу и тотчас же
обратился на кого-то другого. Пораженный Мозгляков отошел к сторонке и в толпе
столкнулся с одним робким молодым чиновником, который как будто пугался самого
себя, очутившись на генерал-губернаторском бале. Павел Александрович немедленно
принялся его расспрашивать и узнал чрезвычайно интересные вещи. Он узнал, что
генерал-губернатор уже два года как женился, когда ездил в Москву из
«отдаленного края», и что взял он чрезвычайно богатую девицу из знатного дома.
Что генеральша «ужасно хороши из себя-с, даже, можно сказать, первые
красавицы-с, но держат себя чрезвычайно гордо, а танцуют только с одними
генералами-с»; что на настоящем бале всех генералов, своих и приезжих, девять,
включая в то число и действительных статских советников; что, наконец, «у
генеральши есть маменька-с, которая и живет вместе с нею, и что эта маменька-с
приехала из самого высшего общества-с и очень умны-с» – но что и сама маменька
беспрекословно подчиняется воле своей дочери, а сам генерал-губернатор не
наглядится и не надышится на свою супругу. Мозгляков заикнулся было об Афанасье
Матвеиче, но в «отдаленном краю» об нем не имели никакого понятия. Ободрившись
немного, Мозгляков прошелся по комнатам и вскоре увидел и Марью Александровну,
великолепно разряженную, размахивающую дорогим веером и с одушевлением
говорящую с одною из особ 4-го класса. Кругом нее теснилось несколько
припадавших к покровительству дам, и Марья Александровна, по-видимому, была
необыкновенно любезна со всеми, Мозгляков рискнул представиться. Марья
Александровна немного как будто вздрогнула, но тотчас же, почти мгновенно,
оправилась. Она с любезностью благоволила узнать Павла Александровича; спросила
о его петербургских знакомствах, спросила, отчего он не за границей? Об
Мордасове не сказала ни слова, как будто его и не было на свете. Наконец,
произнеся имя какого-то петербургского важного князя и осведомясь о его
здоровье, хотя Мозгляков и понятия не имел об этом князе, она незаметно обратилась
к одному подошедшему сановнику в душистых сединах и через минуту совершенно
забыла стоявшего перед нею Павла Александровича. С саркастической улыбкой и со
шляпой в руках Мозгляков воротился в большую залу. Неизвестно почему, считая
себя уязвленным и даже оскорбленным, он решился не танцевать. Угрюмо-рассеянный
вид, едкая мефистофелевская улыбка не сходили с лица его во весь вечер.
Живописно прислонился он к колонне (зала, как нарочно, была с колоннами) и в
продолжение всего бала, несколько часов сряду, простоял на одном месте, следя
своими взглядами Зину. Но увы! все фокусы его, все необыкновенные позы,
разочарованный вид и проч. и проч. пропало даром. Зина совершенно не замечала
его. Наконец, взбешенный, с заболевшими от долгой стоянки ногами, голодный,
потому что не мог же он остаться ужинать в качестве влюбленного и страдающего,
воротился он на квартиру, совершенно измученный и как будто кем-то прибитый.
Долго не ложился он спать, припоминая давно забытое. На другое же утро
представилась какая-то командировка, и Мозгляков с наслаждением выпросил ее
себе. Он даже освежился душой, выехав из города. На бесконечном, пустынном
пространстве лежал снег ослепительною пеленою. На краю, на самом склоне неба,
чернелись леса.
Рьяные кони мчались, взрывая снежный прах копытами.
Колокольчик звенел. Павел Александрович задумался, потом замечтался, а потом и
заснул себе преспокойно. Он проснулся уже на третьей станции, свежий и
здоровый, совершенно с другими мыслями.
Впервые опубликовано: «Русское слово», март 1859 г.
