– Но вы ничего, ничего не переменились! – восклицает она, хватая
гостя за обе руки и усаживая его в покойное кресло. – Садитесь, садитесь,
князь! Шесть лет, целых шесть лет не видались, и ни одного письма, даже ни
строчки во все это время! О, как вы виноваты передо мною, князь! Как я зла была
на вас, mon cher prince!
[9]
Но – чаю, чаю! Ах, боже мой, Настасья Петровна,
чаю!
– Благодарю, бла-го-дарю, вин-но-ват! – шепелявит князь (мы
забыли сказать, что он немного шепелявит, но и это делает как будто по моде). –
Ви-но-ват! и представьте себе, еще прошлого года непре-менно хотел сюда ехать,
– прибавляет он, лорнируя комнату. – Да напугали: тут, говорят, хо-ле-ра была.
– Нет, князь, у нас не было холеры, – говорит Марья
Александровна.
– Здесь был скотский падеж, дядюшка! – вставляет Мозгляков,
желая отличиться. Марья Александровна обмеривает его строгим взглядом.
– Ну да, скотский па-деж или что-то в этом роде… Я и
остался. Ну, как ваш муж, моя милая Анна Николаевна? Все по своей проку-рорской
части?
– Н-нет, князь, – говорит Марья Александровна, немного
заикаясь. – Мой муж не про-ку-рор…
– Бьюсь об заклад, что дядюшка сбился и принимает вас за
Анну Николаевну Антипову! – вскрикивает догадливый Мозгляков, но тотчас
спохватывается, замечая, что и без этих пояснений Марью Александровну как будто
всю покоробило.
– Ну да, да, Анну Николаевну, и-и… (я все забываю!). Ну да,
Антиповну, именно Анти-повну, – подтверждает князь.
– Н-нет, князь, вы очень ошиблись, – говорит Марья
Александровна с горькой улыбкой. – Я вовсе не Анна Николаевна и, признаюсь,
никак не ожидала, что вы меня не узнаете! Вы меня удивили, князь! Я ваш бывший
друг, Марья Александровна Москалева. Помните, князь, Марью Александровну?..
– Марью А-лекс-анд-ровну! представьте себе! а я именно
по-ла-гал, что вы-то и есть (как ее) – ну да! Анна Васильевна… C'est
delicieux!
[10]
Значит, я не туда заехал. А я думал, мой друг, что ты именно
ве-зешь меня к этой Анне Матвеевне. C'est charmant!
[11]
Впрочем, это со мной
часто случается… Я часто не туда заезжаю. Я вообще доволен, всегда доволен, что
б ни случилось. Так вы не Настасья Ва-сильевна? Это инте-ресно…
– Марья Александровна, князь, Марья Александровна! О, как вы
виноваты передо мной! Забыть своего лучшего, лучшего друга!
– Ну да, луч-шего друга… pardon, pardon!
[12]
– шепелявит
князь, заглядываясь на Зину.
– А это дочь моя, Зина. Вы еще не знакомы, князь. Ее не было
в то время, когда вы были здесь, помните, в – м году?
– Это ваша дочь! Charmante, charmante!
[13]
– бормочет князь,
с жадностью лорнируя Зину. – Mais quelle beaute!
[14]
– шепчет он, видимо пораженный.
– Чаю, князь, – говорит Марья Александровна, привлекая
внимание князя на казачка, стоящего перед ним с подносом в руках. Князь берет
чашку и засматривается на мальчика, у которого пухленькие и розовые щечки.
– А-а-а, это ваш мальчик? – говорит он. – Какой
хо-ро-шенький мальчик!.. и-и-и, верно, хо-ро-шо… ведет себя?
– Но, князь, – поспешно перебивает Марья Александровна, – я
слышала об ужаснейшем происшествии! Признаюсь, я была вне себя от испуга… Не
ушиблись ли вы? Смотрите! Этим пренебрегать невозможно…
– Вывалил! Вывалил! Кучер вывалил! – восклицает князь с
необыкновенным одушевлением. – Я уже думал, что наступает светопреставление или
что-нибудь в этом роде, и так, признаюсь, испугался, что – прости меня,
угодник! – небо с овчинку показалось! Не ожидал, не ожи-дал! совсем не
о-жи-дал! И во всем этом мой кучер Фе-о-фил виноват! Я уж на тебя во всем
надеюсь, мой друг: распорядись и разыщи хорошенько. Я у-ве-рен, что он на жизнь
мою по-ку-шался.
– Хорошо, хорошо, дядюшка! – отвечает Павел Александрович. –
Все разыщу! Только послушайте, дядюшка! Простите-ка его, для сегодняшнего дня,
а? Как вы думаете?
– Ни за что не прощу! Я уверен, что он на жизнь мою
поку-шался! Он и еще Лаврентий, которого я дома оставил. Вообразите:
нахватался, знаете, каких-то новых идей! Отрицание какое-то в нем явилось…
Одним словом: коммунист, в полном смысле слова! Я уж и встречаться с ним боюсь!
– Ах, какую вы правду сказали, князь, – восклицает Марья
Александровна. – Вы не поверите, как я сама страдаю от этих негодных людишек!
Вообразите: я теперь переменила двух из моих людей, и признаюсь, они так глупы,
что я просто бьюсь с ними с утра до вечера. Вы не поверите, как они глупы,
князь!
– Ну да, ну да! Но, признаюсь вам, я даже люблю, когда лакей
отчасти глуп, – замечает князь, который, как и все старички, рад, когда
болтовню его слушают с подобострастием. – К лакею это как-то идет, – и даже
составляет его достоин-ство, если он чистосердечен и глуп. Разумеется, в иных
только слу-ча-ях. Са-но-ви-тости в нем оттого как-то больше, тор-жественность
какая-то в лице у него является; одним словом, благовоспитанности больше, а я
прежде всего требую от человека бла-го-воспитан-ности. Вот у меня Те-рен-тий
есть. Ведь ты помнишь, мой друг, Те-рен-тия? Я, как взглянул на него, так и предрек
ему с первого раза: быть тебе в швейцарах! Глуп фе-но-менально! смотрит, как
баран на воду! Но какая са-но-витость, какая торжественность! Кадык такой,
светло-розовый! Ну, а – ведь это в белом галстухе и во всем параде составляет
эффект. Я душевно его полюбил. Иной раз смотрю на него и засматриваюсь:
решительно диссертацию сочиняет, – такой важный вид! одним словом, настоящий
немецкий философ Кант или, еще вернее, откормленный жирный индюк. Совершенный
comme il faut для служащего человека!..
Марья Александровна хохочет с самым восторженным увлечением
и даже хлопает в ладошки. Павел Александрович вторит ей от всего сердца: его
чрезвычайно занимает дядя. Захохотала и Настасья Петровна. Улыбнулась даже и
Зина.
– Но сколько юмору, сколько веселости, сколько в вас
остроумия, князь! – восклицает Марья Александровна. – Какая драгоценная
способность подметить самую тонкую, самую смешную черту!.. И исчезнуть из
общества, запереться на целых пять лет! С таким талантом! Но вы бы могли
писать, князь! Вы бы могли повторить Фонвизина, Грибоедова, Гоголя!..
– Ну да, ну да! – говорит вседовольный князь, – я могу
пов-то-рить… и, знаете, я был необыкновенно остроумен в прежнее время. Я даже
для сцены во-де-виль написал… Там было несколько вос-хи-ти-тельных куплетов! Впрочем,
его никогда не играли…
