Несколько минут Хомили сидела молча, катая зерно пшеницы взад и вперед по плоскому куску сланца, который служил им столом.
— Без толку… — сказала она наконец.
— Что — «без толку»? — спросил Под в тревоге.
— Жить так, как мы живем, — сказала Хомили. — Надо до зимы что-то придумать.
— Ну а разве мы не придумываем? — спросил Под. — Как это говорится в ее календаре? — Он кивнул на Арриэтту. — «Рим не сразу строился».
— Нам надо найти какое-нибудь человеческое обиталище, — продолжала Хомили, — вот что нам надо. Место, где есть огонь и добыча, и настоящая крыша над головой. — Она приостановилась. — Иначе, — продолжала она непреклонным тоном, — нам придется вернуться домой.
Под и Арриэтта глядели на нее, разинув рты.
— Что нам придется сделать? — еле слышно произнес Под, когда к нему наконец вернулся дар речи, Арриэтта горестно прошептала:
— О, мама…
— Ты слышал, что я сказала. Под, — проговорила Хомили. — Все эти ягоды шиповника да боярышника, и водяной кресс, и собаки, которые лают под самым боком, и лисицы в барсучьей норе, и подсматривание по ночам, и воровство… А на чем тут готовить? Понимаете, о чем я говорю? Если мы вернемся обратно в большой дом, мы быстро устроимся под кухней, поставим перегородки и заживем, как жили. Один раз мы это сделали — тогда, когда лопнул кипятильник, — сделаем и второй.
Под глядел на нее, не сводя глаз, и когда он заговорил, голос его был необычайно серьезен.
— Ты сама не знаешь, что ты толкуешь, Хомили; И не в том дело, что человеки поджидают нас, что у них там кот, поставлены мышеловки, насыпан яд, и все такое, а в том, что добывайки никогда не возвращаются, Хомили, если уж им приходится уйти. У нас нет дома, с этим покончено, и покончено навсегда. Нравится это нам или нет, мы должны идти вперед. Понимаете, что я хочу сказать?
Хомили ничего не ответила, и Под обернулся к Арриэтте.
— Я не говорю, что нам легко, конечно, перед нами стоят трудности… мы в трудном положении… более трудном, чем мне хотелось бы признать. Если мы не будем держаться вместе, — мы пропали, — понимаешь? И это будет конец — как ты однажды сказала — конец всем добывайкам! Чтобы я больше не слышал ни звука ни от одной из вас — ни от тебя, ни от твоей матери, — он слегка повысил голос, подчеркивая каждое слово, — о возвращении куда бы то ни было, не говоря уж о подполье.
С минуту они молча глядели на него. Под еще ни разу так с ними не говорил.
— Вы поняли? — сурово повторил он.
— Да, папа, — шепнула Арриэтта, а Хомили кивнула, стараясь проглотить комок в горле.
— Ну и прекрасно, — сказал Под, и голос его зазвучал куда мягче. — Как говорится в твоем календаре, Арриэтта, «умный понимает с полуслова»… А теперь давайте-ка мне конские волосы, — продолжал он веселей. — Денек выдался хороший. Пока вы убираете после завтрака и моете посуду, я возьмусь за рыболовную сеть. Как вы на это смотрите?
Хомили снова кивнула. Она даже не спросила его (что не преминула бы сделать при других обстоятельствах), как, поймав рыбу, он предполагает ее зажарить или сварить.
— Тут кругом полно прекрасной сухой коры, — сказал Под. — Нет ничего лучше для поплавков.
Как ни искусно умел Под завязывать узлы, ему пришлось порядочно повозиться с волосами: они пружинили и выскакивали из ушка иголки. Но когда с уборкой было покончено и Арриэтту послали на ручеек с двумя мешками: простым — для коры, провощенным — для воды, Хомили пришла на помощь Поду, и вместе они сплели сеть наподобие паутины, благо Хомили умела вязать кружева.
— Что это еще за Спиллер? — с беспокойством спросил Под через некоторое время, сидя возле Хомили и глядя, как ее пальцы легко завязывают узлы.
Хомили фыркнула.
— Не говори со мной о нем, — сказала она, не отрываясь от работы.
— Он — добывайка или кто? — спросил Под.
— Не знаю! — вскричала Хомили. — Мало того, не хочу и знать. Кинул в меня жука, вот все, что я знаю. И украл шляпную булавку и половинку ножниц.
— Ты уверена в этом? — спросил Под, повышая голос.
— Как в том, что сижу сейчас здесь. Ты бы на него посмотрел!
Под помолчал.
— Я бы хотел с ним встретиться, — сказал он, глядя вдаль, на залитое солнцем поле.
Сеть быстро росла, время летело незаметно. Один раз, когда они подняли сеть за два конца, чтобы ее рассмотреть, в нее пулей заскочил кузнечик, и лишь после того, как они осторожно, чтобы не порвать ячеек, высвободили его, Хомили вспомнила, что пора перекусить.
— Батюшки, — вскричала она, глядя на поле, — ты только взгляни на тени! Должно быть, сейчас не меньше двух часов. Что там приключилось с Арриэттой?
— Играет в воде, не иначе, — сказал Под.
— Но ведь ты же ей сказал: одна нога там, другая — здесь, и не считать ворон, — сказала Хомили.
— Она и так не считает ворон.
— Тут ты ошибаешься, Под. Ей приходится каждый раз заново все говорить.
— Ей скоро будет четырнадцать, — сказал Под.
— Неважно, — возразила, вставая с земли, Хомили. — Она сущий ребенок для своих лет. Ей вечно приходится все напоминать, у нее на все найдется отговорка.
Хомили сложила сеть, отряхнула платье и торопливо пошла к полке над корнем, где висели инструменты.
— Ты голоден, Под? — Это был риторический вопрос; они теперь всегда были голодны, все трое, они были голодны даже после еды.
— Что там у нас есть? — спросил он.
— Несколько ягод боярышника, два-три ореха и заплесневелая ежевика.
Под вздохнул.
— Ладно, — сказал он.
— Так что из этого принести? — спросила Хомили.
— Орехи, они сытнее, — сказал Под.
— Но что же я могу поделать, Под! — воскликнула Хомили с печальным видом. — У тебя есть предложения? Может быть, ты сорвешь нам несколько земляничин?
— Неплохая мысль, — сказал Под и двинулся к краю насыпи.
— Гляди, не пропусти ягоды, — сказала Хомили, — земляники теперь мало. Кто-то ее подчистил. Наверное, птицы. Или, — с горечью добавила она, — этот Спиллер.
— Тише! — вскричал Под, предостерегающе подняв руку. Он стоял неподвижно, как статуя, на пороге пещеры и всматривался налево.
— Что там такое? — шепнула немного погодя Хомили.
— Голоса, — сказал Под.
— Какие голоса?
— Человечьи, — сказал Под.
— Ой, — с испугом шепнула Хомили.
— Тихо, — сказал Под.
Они стояли, как вкопанные, навострив уши. Снизу из травы доносилось слабое стрекотание насекомых. В нише жужжала залетевшая туда муха. Покружившись вокруг них, она уселась, наконец, на песчаном полу, там, где за завтраком Хомили пролила мед. И тут совсем близко — слишком близко, чтобы это могло быть им по вкусу, — они услышали другой звук. Кровь отхлынула от их щек, сердца наполнились ужасом, — а ведь это был, казалось бы, очень веселый звук: человеческий смех.
