Когда Арриэтта проснулась, вокруг было все то же: тени и блики, играющие на мокром потолке, узкое бледное лицо идущего рядом Спиллера, неуклюжая, еле видная фигура позади — отец.
Заметив недоумение в ее глазах, Хомили улыбнулась:
— Забыла, где ты? — спросила она.
Арриэтта кивнула. Мать держала по свече в каждой руке; они почти догорели.
— Верно, скоро утро? — спросила Арриэтта. Она еще не совсем проснулась.
— Вполне возможно… — сказала Хомили.
Стены скользили мимо, ничто не нарушало их однообразия, кроме возникающих через равные промежутки утолщений там, где одно колено трубы соединялось с другим. Когда они разговаривали, их голоса гулко разносились по туннелю.
— Я не вижу больше боковых труб, — сказала Арриэтта немного погодя.
Спиллер покачал головой:
— Их больше нет, Холмкрофт — последний дом…
— Но это было сто лет назад… Мы, наверно, скоро будем на месте?
— Уже подходим, — сказал Спиллер.
Арриэтта задрожала и плотнее натянула на плечи отцовскую куртку; ей показалось, что воздух стал более свежим, и, как ни странно, потерял всякий запах. «Невозможно, — подумала она, — мы просто привыкли». Было совершенно тихо, слышалось лишь слабое шуршание дна мыльницы по жиже да хлюпанье под ногами Спиллера и Пода. Но слой жижи, казалось, стал тоньше; время от времени под днищем раздавался хруст, словно лодка шла по песку.
Вдруг Спиллер остановился.
— Тихо, — сказал он.
Все застыли, но единственное, что до них доносилось, это дыхание Пода да мелодичный перезвон капель где-то впереди.
— Пошли дальше, — неожиданно сказала Хомили, прерывая напряженное молчание. — Свеч надолго не хватит.
— Тише! — снова крикнул Спиллер.
И тут они услышали слабый монотонный гул, не более чем колебание воздуха.
— Что бы это могло быть? — спросила Хомили.
— Холмкрофт, что ж еще, — сказал Спиллер. Он стоял, как вкопанный, подняв одну руку, и внимательно прислушивался. — Но кто станет принимать ванну в такое время? — спросил он, оборачиваясь к Поду.
Под покачал головой.
— Уже утро, — сказал он, — наверно, шестой час.
Гул делался все громче, все менее ровным, больше походил на грохот водопада; он приближался все стремительней.
— Спасайтесь! — крикнул Спиллер.
Не выпуская веревки из рук, он повернул мыльницу другим концом вперед и побежал по туннелю. Мыльница с треском неслась позади. Хомили и Арриэтту кидало из стороны в сторону, от стены к стене. Казалось, они вот-вот разобьются. Но, панически боясь остаться в темноте, обе они старались, чтобы свечи не потухли. Свободную руку Хомили протянула Поду, тот успел ухватиться за нее в тот самый миг, когда сзади на него налетели связанные вместе тюки и сбили его с ног. Под упал на тюк, не выпуская руки Хомили, и стремительно заскользил вслед за остальными.
— Лезьте наверх! — крикнул Спиллер из темноты, и они увидели поблескивающие прутья, крепко вколоченные в свод тоннеля.
— Бросьте пожитки! — крикнул тот. — Быстрей наверх!
Каждый из них схватился за прут и, подпрыгнув, плотно прижался к своду. Брошенные свечи, оплывая, лежали в лодке; слышался рев несущейся воды. В неровном свете свечей они увидели первые перламутровые пузыри, а следом — клокочущую серебряную стену, надвигающуюся на них. Один миг — и их захлестнула, не давая вздохнуть, душистая тьма.
Но когда прошли первые секунды, объятая паникой Арриэтта заметила, что она снова может дышать, а прутья держатся крепко. Ее залил поток горячей ароматной воды, промочив насквозь платье; он то поднимался, то спадал, то танцевал у самых плеч, забрызгивая лицо и волосы, то кружил у талии и щекотал йоги.
— Держись! — заорал Под, перекрывая шум воды.
— Скоро утихнет! — крикнул Спиллер.
— Ты тут, Арриэтта? — задыхаясь, позвала Хомили.
Они все были здесь, никто не захлебнулся, и прямо у них на глазах уровень воды стал падать, скорость ее замедлилась. Теперь, когда погасли яркие языки пламени, темнота не была такой густой; казалось, от воды поднимается серебряная дымка; поток бежал теперь далеко под ними, и, судя по ровному журчанию, был безобиден, как ручей.
Подождав еще немного, они спустились вниз, погрузившись по лодыжки в теплую воду. На фоне темных стен тоннеля она казалась полупрозрачной.
— Вроде бы стало светлей, — удивленно сказал Под.
Ему почудилось во мгле какое-то движение: это Спиллер бродил по воде в поисках вещей.
— Нашел что-нибудь? — спросил Под.
— Ничего, — сказал Спиллер.
Их имущество исчезло, — яйцо, крышка мыльницы, и все прочее, — унесенное водой.
— Что же нам теперь делать? — уныло спросил Под.
Но Спиллер не волновался.
— Подхватим все позднее, — сказал он. — Ничего страшного. И тащить не надо.
Хомили потянула носом воздух.
— Сандал! — вдруг воскликнула она, обращаясь к Арриэтте. — Любимое мыло твоего отца.
Но Арриэтта, ухватившись рукой за прут, чтобы ее не сбило с ног теплым потоком, покрывавшим ее лодыжки, ничего не ответила: она глядела прямо вперед, в уходящую под уклон трубу. Там, во мраке, висела бусинка света. На секунду Арриэтта подумала, что каким-то таинственным образом уцелела одна свеча, но затем увидела, каким круглым и неподвижным было светлое пятно. А вместе с запахом сандалового дерева до нее донеслись другие запахи — мяты, травы, земли…
— Утро! — объявила она, словно сама себе не веря. — Мало того, — продолжала она, глядя, как зачарованная, на далекую жемчужину света, — вон конец водостока.
Глава тринадцатая
Постепенно вода от ванны перестала их согревать и остаток пути они мерзли. Светлый кружок впереди становился все больше и ярче, он так сверкал, что слепил глаза.
— Взошло солнышко, — решила Арриэтта. Приятная мысль, ведь они промокли до нитки; все ускорили шаг. От бурного потока осталась тонкая струйка, труба сверкала чистотой.
Арриэтте казалось, что и она прошла своего рода очищение, словно с нее самой, не говоря уже об одежде, были смыты все следы старой жизни в пыли и мраке. Хомили, видно, подумала о том же:
— Ничего нет лучше для стирки, чем сильная струя мыльной воды… ни тереть, ни выжимать не надо; одно осталось — повесить сушить.
Наконец они вышли наружу. Арриэтта, опередив остальных, выбежала на полоску песка, которая спускалась вниз, к реке. Конец водостока прятался под крутым берегом, поросшим травой и камышом: укромный безветренный уголок под прямыми лучами солнца; здесь все обещало раннее лето.
