— Ты должна помнить, Хомили, — хмуро сказал он, когда снова привязанный к музыкальной шкатулке шар медленно съеживался, освобождаясь от газа, — что ты весишь столько же, сколько два ключа от кожаного саквояжа и полтора рулона входных билетов. Ни один пассажир не должен выходить, а тем более выскакивать из корзины до тех пор, пока шар не сожмется до конца. — У Пода был очень серьезный тон. — Нам повезло, что тут есть потолок. Представь, что мы были бы на открытом воздухе… Знаешь, что произошло бы?
— Нет, — хрипло прошептала Хомили, вытирая щеки тыльной стороной руки и в последний раз всхлипывая.
— Мы с Арриэттой взлетели бы на двадцать тысяч футов, и нам был бы каюк.
— О господи! — прошептала Хомили.
На такой огромной высоте, — продолжал! Под, — газ стал бы расширяться так быстро, что разорвал бы оболочку. — Под укоризненно посмотрел на жену. — Разве что у нас хватило бы присутствия духа открыть клапан и держать его открытым все время подъема. Но в этом случае, начав наконец спускаться, мы спускались бы слишком быстро. Нам пришлось бы все выбросить за борт — балласт, снаряжение, одежду, продовольствие, возможно даже — одного из пассажиров…
— О нет, нет! — прошептала Хомили.
— И, несмотря на все это, — закончил Под, — мы, вероятно, все равно потерпели бы крушение.
Хомили молчала; внимательно вглядевшись ей в лицо, Под продолжал, но теперь уже мягче:
— Это не увеселительная прогулка, Хомили.
— Я знаю! — горячо сказала она.
Глава двадцать первая
Но когда (двадцать восьмого марта) они в последний раз распахнули окно и, оставив его открытым, медленно поплыли на воздушных волнам навстречу бледному весеннему солнцу, Арриэтте это показалось настоящей увеселительной прогулкой. Момент отлета наступил неожиданно, ведь он зависел от погоды и ветра, и предсказать его, было трудно. Вечером они легли спать как обычно, а утром, еще до того, как Мейбл и Сидни принесли им завтрак, Под, изучающе посмотрев на ветку дуба за окном, объявил, что настал Знаменательный День.
Арриэтте трудно было в это поверить, да и сейчас по-прежнему казалось невероятным. Они летели совершенно бесшумно, словно во сне…
Только что они были в комнате, пропахшей запахом заточения, а в следующий миг — легкие, как пушинка, парили над необъятной панорамой, над окутанными светло-зеленым покровом лугами и холмами, теряющимися вдали.
Пахло влажной землей; на мгновение этот свежий запах уступил место чаду из кухни миссис Плэттер. Отовсюду доносилось множество негромких звуков — звяканье велосипедного звонка, топот лошадиных копыт и ворчливый мужской бас: "Но, милая…". Затем вдруг послышался голос миссис Плэттер, которая стояла у окна:
— Надень пальто, душенька, если ты собираешься быть там долго…
Посмотрев вниз на гравиевую дорожку, добывайки увидели мистера Плэттера, который, держа в руке сумку с инструментами, направился на островок. Сверху он выглядел очень странно — голова казалась ниже плеч, а прямо из-под них мелькали ноги.
— Будет достраивать клетку, — сказала Хомили.
Они рассматривали — без особого любопытства — игрушечный городок мистера Плэттера, казавшийся с высоты собственным планом, и реку, уходившую змеясь к трем тополям, которые Под называл ПЗ
[1]
.
За последние несколько дней он пристрастился к сокращениям воздухоплавательных терминов, например, называл музыкальную шкатулку ВП
[2]
или ТО
[3]
. Сейчас, поднявшись над поблескивающей шиферной крышей дома, они осторожно выясняли, какова их ОВ
[4]
.
После многократных пробных подъемов к потолку и спусков на пол добывайки привыкли к корзине и чувствовали себя в ней как дома. Арриэтта — она отвечала за балласт — взглянула на родителей. Под стоял, положив руку на рычаг самопишущей ручки, другими словами — на рукоятку клапана, со спокойным и сосредоточенным видом. Хомили, хотя и бледная, деловито перекладывала на другое место моток якорного каната, так как один зубец якоря просунулся через дно корзины.
— Может, за что-нибудь зацепился, — пробормотала она.
Якорь был сделан из двух открытых английских булавок, прочно примотанных проволокой одна к другой.
Под, много дней подряд при помощи листьев дуба изучавший направление ветра, заметил, в то время, как плавно, словно вальсируя, они кружили над крышей:
— Ветер попутный, но слишком слабый. Два билета, Арриэтта, — добавил он, не спуская глаз с дерева. — Немного подождем, посмотрим, что это даст.
Арриэтта оторвала от рулона два билета и кинула их за борт. Они, трепеща, опустились на шифер крыши, скользнули и замерли.
— Еще два, — сказал Под и тут же, глядя, как неотвратимо надвигается на них дерево, добавил: — Лучше три.
— Я бросила уже на шесть шиллингов, — запротестовала Арриэтта.
— Хорошо, — сказал Под, заметив, что пар идет вверх. — Пока хватит.
— Но я уже кинула, — сказала Арриэтта.
Они пролетели над дубом на безопасном расстоянии: шар продолжал подниматься, земля уходила вниз.
Хомили посмотрела за борт.
— Осторожней, Под, — сказала она.
— Все в порядке, — успокоил ее Под, — сейчас я его спущу.
Несмотря на то, что конец резиновой трубки был поднят, они почувствовали запах газа.
Даже на такой высоте все звуки были отчетливо слышны. До них доносился стук молотка — это мистер Плэттер сколачивал для них клетку, и — хотя казалось, что железная дорога далеко, — громыхание колес на стрелках. В то время как они снижались — быстрее, чем ожидал Под, — их увлекло воздушным течением за пределы сада и понесло по нисходящей спирали над шоссе; его широкая, освещенная солнцем лента, извиваясь, терялась вдали. С одного бока лента эта казалась обтрепанной — из-за тени, падавшей от живой изгороди и хилых придорожных деревьев. По шоссе медленно ползла крестьянская повозка; спереди с поводьями в руках сидела женщина, сзади спал мужчина.
— Мы удаляемся от нашей ПЗ, — сказал Под. — Пожалуй, брось вниз еще три билета, — здесь ветер слабее, чем наверху…
Поднимаясь, они пролетели над одним из построенных мистером Плэттером домиков: их затопил поток металлических звуков — кто-то упражнялся в игре на пианино. Залаяла собака.
Подъем ускорился — благодаря трем законным билетам и четвертому, брошенному Арриэттой им вдогонку. Она сделала это, поддавшись внезапному порыву, и сразу поняла, что совершила ошибку. Они должны подчиняться пилоту, от этого зависит все, даже их жизнь, а как он может управлять воздушным кораблем, если она будет нечестно выполнять команды? Шар продолжал подниматься, и Арриэтту все сильней мучила совесть. Они летели над большим лугом, где паслись коровы, и с каждой секундой они на ее глазах становились все меньше. Однако дрожащее "му-у" прорезало спокойный воздух и достигло их ушей. Арриэтта услышала песню жаворонка, а когда они пролетали над вишневым садом, почувствовала клейкий аромат нагретых солнцем почек и распустившихся цветов. "Больше похоже на середину апреля, чем на конец марта", — подумала она.
