Проговорив это, Боевая Черепаха заковыляла к выходу.
– А если там не отзовутся, – вздохнула директор, когда за «историчкой» шарахнула дверь, – мы напишем в «Спортлото»…
«Должно быть, все-таки придется прощаться со старушкой, – подумала она. – Всему же есть разумные пределы…»
На столе зазвонил телефон – короткими сигналами внутренней связи. У Марии Семеновны тревожно стиснуло сердце, и она тут же забыла о вздорной «историчке».
Третьего дня на территорию детского дома пытались пройти какие-то молодые люди. Представились сотрудниками полиции, предъявили удостоверения (правда, не раскрывая их) и даже сообщили цель своего визита: провести дополнительный допрос Анастасии Амвросиевны Бирюковой, проходящей как потерпевшая в деле о попытке похищения. Охранник, которому дали четкие указания не впускать никого, кроме как с личного разрешения директора, попросил молодых людей подождать, пока он звонит. Марии Семеновны тогда на месте не оказалось, но и молодые люди не пожелали ждать результатов телефонного разговора. Оттеснив в сторону замешкавшегося с трубкой в руках охранника, они миновали проходную и направились к главному входу в здание. К счастью, в тот момент во дворе появился Евгений Петрович, сопровождавший группу старшеклассников на пробежку. Охранник воззвал к Евгению Петровичу, тот с готовностью устремился к проходной, на ходу доставая из кармана телефон, старшеклассники хлынули за ним, и молодые люди поспешили ретироваться, обронив напоследок, что еще вернутся.
Мария Семеновна, только узнав об этом происшествии, сразу же позвонила старшему лейтенанту Ломову. Как она и предполагала, Ломов о каком-либо «дополнительном допросе» и не слыхивал.
Она сняла трубку.
– Охрана беспокоит, – квакнула трубка.
– Да! Да! – почти выкрикнула Мария Семеновна. – Что случилось?
– Да ничего особенного… – несколько удивленно отозвался охранник. – Молоко привезли. Пускать?
– Кто привез?
– Да кто обычно, Славик на «газельке».
– Проверь машину и отзвонись мне, – распорядилась директор.
– Ладно…
Положив трубку на рычажки, Мария Семеновна, отметила, что у нее подрагивали пальцы.
– Нервы… – сказала она сама себе и усмехнулась. – Военное положение прямо…
Она вовсе не жалела о том, что, поддавшись уговорам Олега, ввязалась в это рискованное и, как она тогда думала, безнадежное мероприятие. Совершенно неожиданная поддержка опера Ломова приободрила ее, уверила в возможном благополучном исходе дела. Эффектное появление в нужный момент главного свидетеля она восприняла как добрый знак свыше. Противостояние с власть имущими перестало восприниматься игрой в одни ворота.
Мария Семеновна – кажется, впервые за все долгие годы работы директором детдома – получила возможность вот так прочно совместить эти два понятия: закон и справедливость. Получила возможность осознать, что, если ты прав, на персоны, которые привычно считались недосягаемыми и всемогущими, есть вполне реальная управа.
И это осознание как-то… омолодило ее, сделало более сильной. Придало ее жизни дополнительную остроту.
Конечно, она боялась за Настю. Но и страх теперь был каким-то другим. Новым. В нем появился элемент азарта. Она боялась, что могущественный Ростислав Юлиевич доберется-таки до Насти, но вместе с этим в душе Марии Семеновны до нерушимости окрепла уверенность: даже если такое и случится, их есть кому защитить. Не по своим годам взрослый старлей Ломов, больно ушибленный горем бывший прапорщик Переверзев, по-детски бесшабашный писатель Гогин и… воспитанник Олег, к которому она так привыкла, что он уже не казался ей таким странным, как в начале знакомства: все эти люди – теперь ее соратники. Хорошее слово соратники, точное. Со-ратники – те, кто стоят с тобой плечом к плечу в бою…
После той встречи в районном отделении полиции они собрались вместе еще один раз – в тот же день, когда детдом навестили пожелавшие остаться неизвестными молодые люди. От той встречи у Марии Семеновны сохранилось довольно странное впечатление: обсуждались почти исключительно текущие события и возможность дальнейших действий в свете этих событий. Как на военном совете. Друг о друге соратники почти не говорили…
Снова зазвонил телефон.
– Все нормально, – сказал охранник. – Пускать?
– Пускай, – разрешила директор.
* * *
Давным-давно был объявлен отбой, и в спальнях старшего отделения мало-помалу стихал шум. Дважды прошел по полутемному коридору туда-сюда позевывающий на ходу Евгений Петрович и скрылся в учительской.
Когда старшее отделение погрузилось в сон, Олег Гай Трегрей откинул одеяло, бесшумно спустил голые ноги с кровати, нащупал ими кроссовки. Обувшись, он выбрел в коридор и остановился у приоткрытого из-за жары окна.
Не спалось в эту ночь Олегу. Морщинка посередине лба остро темнела, вонзенная в переносицу.
А окраинный район, где располагался детский дом номер четыре, спал; спал сном беспокойным. Изредка с режущим ревом пролетали за темными пятиэтажками невидимые машины полночных любителей погонять по пустым трассам. То вспухала, то гасла нутряная музыкальная долбежка автомагнитол в близлежащих дворах. Совсем рядом с детдомом с рваной периодичностью всплескивался пьяный визгливый хохот. И где-то далеко, несмолкаемо и заунывно, выла автомобильная сигнализация под аккомпанимент хриплого, усталого собачьего лая.
Но ни одного живого существа не было видно из окна, у которого стоял Олег. А парень всматривался в серую полутьму, брезжущую редкими огоньками, будто хотел увидеть там что-то.
Как разительно это мир отличался от привычного ему мира!
Здесь никому ни до кого не было дела. Если посреди многолюдной улицы вскипала вдруг драка, и дюжина рвала одного, очевидцы этого, старательно отворачиваясь, поскорее стремились унестись подальше от опасного места. Лишь некоторые задерживались – но лишь для того, чтобы украдкой снять происходящее на камеру мобильного телефона… И моментально делали ноги, если кто-то из драчунов обращал на них внимание. Подобное поведение Олег еще мог понять, объяснить затмившим сознание страхом за самого себя. Но как было понять то, что на оживленных тротуарах часами могли лежать тела – одурманенные до бесчувствия, сраженные приступом болезни или мертвые – и прохожие текли мимо, легко переступая эти тела, но не находя в себе сил переступить мысль: «сам виноват, надо было думать, прежде чем бухать»?..
Здесь вообще многое трудно было объяснить. Превосходную осведомленность населения о том, что вернейший путь личного обогащения – занять место на государственной службе. И безропотное подчинение того же населения тем, кому это место занять удалось: «Так надо, он хоть и такой-сякой, но ведь начальство…»
Чудовищный диссонанс между речами о «нашем правовом государстве», произносимыми с серьезными до комизма физиономиями высокопоставленными стражами закона, и веселой охотой рядовых полицейских за притулившимися с пивом на парковой лавке студентами, вполне готовыми оплатить парой сотен рублей свое правонарушение и без составления протоколов переместиться с тем же пивом на соседнюю лавочку…
