И вдруг эта нить сама упала в его руки.
И Переверзев внезапно испытал успокоение.
– Обосрались? – проговорил он. – Обосрались, да? Первый раз все получилось… чуть-чуть не так, как вы привыкли – и уже обосрались? Думали, звонками душу помотаете, я за вашу милость крепче ухвачусь?.. А? Обосрались, да?
Переверзев говорил – не отрывая взгляда от колючих глаз бритого мужчины, стоявшего напротив, говорил, не скрывая своего торжества. Он видел: на короткое мгновение в глазах этих, казалось бы, не способных выражать страх или изумление, всплыла самая настоящая растерянность.
Сзади Николая Степановича ударили кулаком по голове. Он подавился своей речью, совсем не фигурально прикусив язык. Почти сразу же последовал пинок в поясницу, по почкам. Переверзев дернулся от боли, заваливаясь набок, но его все еще крепко держали за плечи.
– Хватит! – негромко скомандовал бритый в очках.
Николай Степанович трудно дышал, стараясь не стонать. Бритый смотрел на него с явным интересом.
– Прибери, – сказал он кому-то.
Тотчас из-за спины Переверзева появился крепкий мужик, подхватил с земли пачку купюр и бросил ее в салон малолитражки через полуопущенное стекло передней дверцы.
– Собираемся, поехали, – произнес бритый, и мужик, кивнув, сел в машину. – Прискорбно, – добавил еще бритый, – что вы, Николай Степанович, эмоции ставите превыше логики. Я действительно искренне желал избавить вас от…
Тут открылась дверца внедорожника. Оттуда показался паренек с мобильным телефоном в руках.
– Шеф!.. – позвал он.
Бритый отмахнулся от паренька, и Николаю Степановичу было слышно, как тот, снова прячась в полумрак затонированного автомобильного салона, проговорил в телефон:
– Господин Мазарин сейчас занят. Перезвоните позже…
– …избавить от никому не нужных проблем, – договорил стоявший напротив Переверзева мужчина, – и вас и… нас. Ну… я хотя бы попытался. Впрочем, может быть, передумаете? У вас есть одна минута…
Фамилию «Мазарин» Переверзев слышал впервые. Но, тем не менее, она почему-то показалась ему знакомой. «Мазарин… Мазарин… – заколыхалось у него в голове…» И тут же в памяти Николая Степановича с треском закрутились кадры давнего – еще перестроечного – отечественного фильма: престарелые мушкетеры с залихватскими седыми усами, раскатывающиеся во все стороны одинаковые, как кегли, гвардейцы в помидорно-красных плащах, звонкий клекот бутафорских шпаг, таинственные и многозначительные переговоры в пыльной тишине дворцовых покоев… Мазарин… Мазарин…
– Кардинал! – произнес Переверзев удачно вскочившее на язык слово. – Кардинал! Ты – Кардинал!
Бритый вздрогнул.
– А вот это уже интересно, – сказал он. – Откуда у вас эта информация, Николай Степанович?
– От верблюда! – брякнул Переверзев.
– Мне поработать и узнать? – предложил тот, кто остался стоять за его спиной.
Бритый не ответил, явно колеблясь. Тот, кто был позади Николая Степановича, снял руки с его плеч и вышел вперед. Это был молодой человек, худощавый и гибкий, как хлыст. Из-за старомодно выглядящей прически (аккуратно, но неумело прилизанные на косой пробор волосы) и выражения привычной серьезной сосредоточенности на худом и бледном лице, его легко можно было бы принять за студента-старшекурсника или за аспиранта. Однако, у Переверзева что-то тревожно сжалось внутри, когда он увидел этого молодого человека.
– Так как? – напомнил задумавшемуся бритому о своем предложении «студент». – Поработать?
– Не с ним, – сказал мужчина в очках без оправы. – По крайней мере, не сейчас. Это кто-то из своих… чрезмерно разболтался.
– Как скажешь, – пожал плечами «студент». Он оглядывал Переверзева с холодным вниманием. Так мастер-токарь смотрит на заготовку, прикидывая, с чего начать изготовление нужной ему детали.
– Поехали, Купидон, – приказал бритый.
Он первым направился к машине. Молодой человек, прозывающийся Купидоном, чуть задержался.
– Жаль, – тихо сказал он Николаю Степановичу. – Полчасика бы с тобой провести наедине… Ты бы мне мно-ого чего рассказал. И на многое согласился бы. В людях обычно такая болтливость просыпается… когда им нос откусишь…
И Купидон вдруг резко подался к Переверзеву, щелкнув крупными желтыми зубами перед его лицом. Переверзев не отпрянул. Открыв рот, он как-то… ищуще смотрел на Купидона… как смотрят на смутно знакомого человека, еще не веря: он ли это или не он.
– Купидон! – резко сказал бритый. – В машину!
Молодой человек пошел к внедорожнику. Но на полдороге обернулся к Николаю Степановичу и ухмыльнулся:
– Привет семье!
– Ты!.. – взревел Переверзев, поднимаясь. – Ты!.. Это ты! Кусаться, сука, любишь?!!
Он бросился на Купидона. Тот ожидал этого – ловко ушел в сторону, умелой подножкой сбив Николая Степановича с ног. Бывший прапорщик, не переставая реветь, как безумный, снова вскочил. Начали открываться дверцы автомобилей, оттуда высовывались удивленные физиономии. Бритый вполголоса выругался.
– Угомоните его, – приказал он. – И поехали. Купидон, зачем тебе надо было рот свой разевать?..
Переверзев снова прыгнул на Купидона. И снова молодой человек избежал столкновения, но сбить с ног Николая Степановича ему на этот раз не удалось – Переверзев вцепился в рукав рубашки «студента» и устоял. Купидон, оскалившись, бил бывшего прапорщика в лицо кулаком, затем локтем, пытаясь высвободиться – бил жестоко, метя в глаза, в переносицу.
Николая Степановича уже тащили за ноги. Тело его повисло над землей, кровь заливала глаза, лицо ломило ледяной болью, он почти ничего не видел, но рук не отпускал. Напротив, упрямо – откуда только силы взялись? – перебирал ими, полз вверх по плечу Купидона, ища его горло.
Они все-таки грохнулись на землю: Купидон и Переверзев, добравшийся-таки до горла своего врага. Ноги Николая Степановича на какое-то время оказались свободными, он вскарабкался на извивающееся тело молодого человека, вслепую стискивая нечувствительными уже пальцами худое горло. Сквозь кровавую муть он едва видел расширенные, выкатывавшиеся из орбит глаза Купидона, его распяленный в глухом хрипе слюнявый рот.
И вдруг… Николай Степанович не сумел понять, как это произошло. Купидон конвульсивным движением по-звериному изогнулся – и его лицо оказалось вплотную к лицу бывшего прапорщика. Нижнюю губу Переверзева пронзила острейшая боль, такая сильная, что, казалось, на несколько секунд, кроме этой боли, ничего во всем мире не осталось.
Он выпустил горло молодого человека. Вернее… в какой-то момент, когда миновал первый приступ жуткой боли, вдруг осознал, что лежит на земле, загребая пальцами землю – а врага его рядом нет. Купидона Переверзев – даже не столько увидел, сколько почувствовал стоящим в нескольких шагах от него. Подбородок, шею и грудь бывшего прапорщика обжигало чем-то липким и мокрым.
