Вино покупалось в остроге же у так называемых целовальников.
Их было несколько человек, и торговлю свою они вели беспрерывно и успешно,
несмотря на то что пьющих и «гуляющих» было вообще немного, потому что гульба
требовала денег, а арестантские деньги добывались трудно. Торговля начиналась,
шла и разрешалась довольно оригинальным образом. Иной арестант, положим, не
имеет ремесла и не желает трудиться (такие бывали), но хочет иметь деньги и
притом человек нетерпеливый, хочет скоро нажиться. У него есть несколько денег для
начала, и он решается торговать вином: предприятие смелое, требующее большого
риску. Можно было за него поплатиться спиной и разом лишиться товара и
капитала. Но целовальник на то идет. Денег у него сначала немного, и потому в
первый раз он сам проносит в острог вино и, разумеется, сбывает его выгодным
образом. Он повторяет опыт второй и третий раз, и если не попадается
начальству, то быстро расторговывается, и только тогда основывает настоящую
торговлю на широких основаниях: делается антрепренером, капиталистом, держит
агентов и помощников, рискует гораздо меньше, а наживается все больше и больше.
Рискуют за него помощники.
В остроге всегда бывает много народу промотавшегося,
проигравшегося, прогулявшего все до копейки, народу без ремесла, жалкого и оборванного,
но одаренного до известной степени смелостью и решимостью. У таких людей
остается, в виде капитала, в целости одна только спина; она может еще служить к
чему-нибудь, и вот этот-то последний капитал промотавшийся гуляка и решается
пустить в оборот. Он идет к антрепренеру и нанимается к нему для проноски в
острог вина; у богатого целовальника таких работников несколько. Где-нибудь вне
острога существует такой человек – из солдат, из мещан, иногда даже девка, –
который на деньги антрепренера и за известную премию, сравнительно очень
немалую, покупает в кабаке вино и скрывает его где-нибудь в укромном местечке,
куда арестанты приходят на работу. Почти всегда поставщик первоначально
испробывает доброту водки и отпитое бесчеловечно добавляет водой; бери не бери,
да арестанту и нельзя быть слишком разборчивым: и то хорошо, что еще не совсем
пропали его деньги и доставлена водка, хоть какая-нибудь, да все-таки водка. К
этому-то поставщику и являются указанные ему наперед от острожного целовальника
проносители, с бычачьими кишками. Эти кишки сперва промываются, потом
наливаются водой и, таким образом, сохраняются в первоначальной влажности и
растяжимости, чтобы со временем быть удобными к восприятию водки. Налив кишки
водкой, арестант обвязывает их кругом себя, по возможности в самых скрытых
местах своего тела. Разумеется, при этом выказывается вся ловкость, вся
воровская хитрость контрабандиста. Его честь отчасти затронута; ему надо надуть
и конвойных и караульных. Он их надувает: у хорошего вора конвойный, иногда
какой-нибудь рекрутик, всегда прозевает. Разумеется, конвойный изучается
предварительно; к тому же принимается в соображение время, место работы.
Арестант, например печник, полезет на печь: кто увидит, что он там делает? Не
лезть же за ним и конвойному. Подходя к острогу, он берет в руки монетку –
пятнадцать или двадцать копеек серебром, на всякий случай, и ждет у ворот
ефрейтора. Всякого арестанта, возвращающегося с работы, караульный ефрейтор
осматривает кругом и ощупывает и потом уже отпирает ему двери острога.
Проноситель вина обыкновенно надеется, что посовестятся слишком подробно его
ощупывать в некоторых местах. Но иногда пролаз ефрейтора добирается и до этих
мест и нащупывает вино. Тогда остается одно последнее средство: контрабандист
молча и скрытно от конвойного сует в руки ефрейтора затаенную в руке монетку.
Случается, что вследствие такого маневра он проходит в острог благополучно и
проносит вино. Но иногда маневр не удается, и тогда приходится рассчитаться
своим последним капиталом, то есть спиной. Докладывают майору, капитал секут, и
секут больно, вино отбирается в казну, и контрабандист принимает все на себя,
не выдавая антрепренера, но, заметим себе, не потому, чтоб гнушался доноса, а
единственно потому, что донос для него невыгоден: его бы все-таки высекли; все
утешение было бы в том, что их бы высекли обоих. Но антрепренер ему уже не
нужен, хотя, по обычаю и по предварительному договору, за высеченную спину
контрабандист не получает с антрепренера ни копейки. Что же касается вообще доносов,
то они обыкновенно процветают. В остроге доносчик не подвергается ни малейшему
унижению; негодование к нему даже немыслимо. Его не чуждаются, с ним водят
дружбу, так что если б вы стали в остроге доказывать всю гадость доноса, то вас
бы совершенно не поняли. Тот арестант из дворян, развратный и подлый, с которым
я прервал все сношения, водил дружбу с майорским денщиком Федькой и служил у
него шпионом, а тот передавал все услышанное им об арестантах майору. У нас все
это знали, и никто никогда даже и не вздумал наказать или хотя бы укорить
негодяя.
Но я отклонился в сторону. Разумеется, бывает, что вино
проносится и благополучно; тогда антрепренер принимает принесенные кишки,
заплатив за них деньги, и начинает рассчитывать. По расчету оказывается, что товар
стоит уже ему очень дорого; а потому, для больших барышей, он переливает его
еще раз, сызнова разбавляя еще раз водой, чуть не наполовину, и, таким образом
приготовившись, ждет покупателя. В первый же праздник, а иногда в будни,
покупатель является: это арестант, работавший несколько месяцев, как кордонный
вол, и скопивший копейку, чтобы пропить все в заранее определенный для этого
день. Этот день еще задолго до своего появления снился бедному труженику и во
сне, и в счастливых мечтах за работой и обаянием своим поддерживал его дух на
скучном поприще острожной жизни. Наконец заря светлого дня появляется на
востоке; деньги скоплены, не отобраны, не украдены, и он их несет целовальнику.
Тот подает ему сначала вино, по возможности чистое, то есть всего только два
раза разбавленное; но по мере отпивания из бутылки все отпитое немедленно
добавляется водой. За чашку вина платится впятеро, вшестеро больше, чем в
кабаке. Можно представить себе, сколько нужно выпить таких чашек и сколько
заплатить за них денег, чтоб напиться! Но, по отвычке от питья и от
предварительного воздержания, арестант хмелеет довольно скоро и обыкновенно
продолжает пить до тех пор, пока не пропьет все свои деньги. Тогда идут в ход
все обновки: целовальник в то же время и ростовщик. Сперва поступают к нему
новозаведенные партикулярные вещи, потом доходит и до старого хлама, а наконец,
и до казенных вещей. С пропитием всего, до последней тряпки, пьяница ложится
спать и на другой день, проснувшись с неминуемой трескотней в голове, тщетно
просит у целовальника хоть глоток вина на похмелье. Грустно переносит он
невзгоду, и в тот же день принимается опять за работу, и опять несколько
месяцев работает, не разгибая шеи, мечтая о счастливом кутежном дне,
безвозвратно канувшем в вечность, и мало-помалу начиная ободряться и поджидать
другого такого же дня, который еще далеко, но который все-таки придет же
когда-нибудь в свою очередь.
Что же касается целовальника, то, наторговав наконец
огромную сумму, несколько десятков рублей, он заготовляет последний раз вино и
уже не разбавляет его водой, потому что назначает его для себя; довольно
торговать: пора и самому попраздновать! Начинается кутеж, питье, еда, музыка.
Средства большие; задобривается даже и ближайшее, низшее, острожное начальство.
Кутеж иногда продолжается по нескольку дней. Разумеется, заготовленное вино
скоро пропивается; тогда гуляка идет к другим целовальникам, которые уже
поджидают его, и пьет до тех пор, пока не пропивает всего до копейки. Как ни
оберегают арестанты гуляющего, но иногда он попадается на глаза высшему
начальству, майору или караульному офицеру. Его берут в кордегардию, обирают
его капиталы, если найдут их на нем, и в заключение секут. Встряхнувшись, он
приходит обратно в острог и чрез несколько дней снова принимается за ремесло
целовальника. Иные из гуляк, разумеется из богатеньких, мечтают и о прекрасном
поле. За большие деньги они пробираются иногда, тайком, вместо работы,
куда-нибудь из крепости на форштадт, в сопровождении подкупленного конвойного.
Там, в каком-нибудь укромном домике, где-нибудь на самом краю города, задается
пир на весь мир и ухлопываются действительно большие суммы. За деньги и
арестантом не брезгают; конвойный же подбирается как-нибудь заранее, с знанием
дела. Обыкновенно такие конвойные сами – будущие кандидаты в острог. Впрочем,
за деньги все можно сделать, и такие путешествия остаются почти всегда в тайне.
Надо прибавить, что они весьма редко случаются; на это надо много денег, и
любители прекрасного пола прибегают к другим средствам, совершенно безопасным.
