Глава четырнадцатая
– Тагора…
Мониторы ментоскопов засветились голубым светом. По безмятежному фону пронеслись снежинки помех. Сигнала пока не было. Голова добровольца оставалась закрытой для сверхчувствительного оборудования лаборатории Отдела «М».
Оллу Фешт зыркнул на Птицелова, потом на Поррумоварруи.
– Вы слышали? Вы знаете это слово? Что оно означает?..
Птицелов и начальник Отдела «М» по очереди пожали плечами. Фешт с презрением поглядел на обоих и снова повернулся к окну.
– Давай-давай, сынок. Пофффтори!
Младший ротмистр приподнял голову.
– Великая Тагора.
– Да, это язык грязевиков, – прогудел профессор Поррумоварруи. Он встал с табурета, оправил пиджак, подошел к Фешту. – Первое слово – прилагательное в превосходной степени, второе – неизвестная языковая единица. В моих словарях она не учтена.
– Я рад, профессор, что хотя бы неизвестная языковая единица помогла вам пробудиться ото сна, – съязвил Фешт. – Ваша помощь будет не лишней. Спросите, какова цель их вторжения?
– Сссащем вы сссдесь? – сразу перешел к делу Поррумоварруи.
Плевал он на шпильки Фешта.
Птицелов поразился, как легко профессор выговорил эту абракадабру. Светило – что тут еще можно добавить?.. Самый крупный эксперт Мира по языку грязевиков. Да и не только по языку. Он вспомнил суховатый текст «Меморандума Поррумоварруи». Этой ночью профессор имел все шансы проверить свои теории.
– Хотим идти, когда все стоят, – проговорил младший ротмистр.
Фешт уставился на профессора, ожидая, когда тот переведет. Но Поррумоварруи не стал отвлекаться.
– Вы сссдесь для фффойны?
– Для войны, – со стоном подтвердил доброволец, – не здесь.
– Чего он лопочет? – не выдержал Фешт. Как звучит слово «война» на языке грязевиков, он знал отлично. – Они собираются объявить нам войну?
Птицелов закурил. Он мог перевести отдельные слова, но общий смысл от него ускользал. Он мог лишь предполагать. И предположения эти были, как говаривала покойная матушка, «упаси, боже!». Впрочем, в «Меморандуме Поррумоварруи» не раз подчеркивалось, что через Мир проходит линия фронта в войне обитателей Массаракша.
И он, Птицелов, даже побывал на передовой. Увидел своими глазами захват плацдарма – «Южного парка», стратегического района на самом краю Материка. Стал свидетелем тому, как порабощенные мокрицами люди оживляют дремавшие до поры механизмы, как используют в своих целях аномалии кризис-зоны. Это походило на то, как заброшенную, но вполне себе обороноспособную крепость приводят в боеготовность новые хозяева…
– Объясссни!
Озул Душту задрожал. Птицелов увидел, что из ран, нанесенных когтями мокрицы, по торсу офицера течет тонкими струйками кровь.
– Освободи меня!
– Нет! – рявкнул басом Поррумоварруи. – Объясссни! Сссащем вы сссдесъ?
– Освободи меня!
– Нет! – в один голос воскликнули профессор и Фешт.
– Нельссся! – добавил Поррумоварруи. – Ты опасссность!
Доброволец снова задрожал. Птицелов понял, что младший ротмистр силился порвать ремни, которыми был привязан к креслу.
– Требует, чтобы его отпустили. На вопросы отвечает уклончиво, – перевел Поррумоварруи.
Фешт выругался. На экранах ментоскопов тем временем мелькали пресные сцены из солдатской жизни Озула Душту: офицерское общежитие, плац, развод, патрулирование улиц, потом бар, лупарня, потом снова общежитие и какая-то девушка.
– Ну, ничего! Ничего! – приговаривал Фешт, хрустя суставами пальцев. – Начало, братцы, положено. Эта ночь для него просто так не закончится. Мне торопиться некуда, вам – тоже, а ему, – кивок на Озула Душту, – и подавно!
– Господа, мы получаем сигнал! – доложил старший ментоскопист. – Похоже, что нервная система существа полностью интегрировалась.
Какое-то время все, затаив дыхание, глядели на мониторы.
Это была машина.
Нет. Это была Машина.
Машина в легкой дымке. До нее было не близко.
Огромная, как город. Как Столица. Живая, а точнее – функционирующая: было видно, как за переплетением труб, за гирляндами керамических изоляторов что-то поднимается и опускается, подобно поршням в двигателе внутреннего сгорания, что-то вращается, прогоняя через стальную утробу воздух. В небо целились многочисленные антенны, мачты непонятного назначения. Машина гудела от переполнявшей ее энергии, точно улей планетарных размеров. Ее бока на разной высоте были испещрены тоннелями, в которые вливались серебристые полосы монорельса. По этим полосам скользили сигарообразные вагоны. Похоже, что в одном из вагонов довелось побывать мокрице, нынче облюбовавшей Озула Душту.
– Что это может быть? – пролепетал Воокс.
– Понятия не имею, – Поррумоварруи поправил очки. – Завод какой-нибудь?
– Да, по производству боевых мутантов… – было не понятно, шутит ли Фешт или действительно так думает. – Запись ведется?
– Ведется, господин Фешт! – доложили ментоскописты.
Фешт коротко кивнул.
– Инженерно-техническому сектору будет над чем поломать голову.
Картинка держалась на экранах полминуты, затем ее сменило тускло светящееся небо Мира, и с этого неба капал дождь, который тоже, казалось, светился. Птицелов потер усталые глаза ладонями. Вот так иногда, в самый неожиданный момент, можно увидеть красоту своего Мира, которую давно уже не замечаешь. А дальше ментоскоп показал вооруженных людей в теплых шинелях, мимо них шла вереница оборванцев – очевидно, беженцев…
– Што такое Тагора? – продолжил допрос Поррумоварруи.
– Великая Тагора – это Саракш, – ответил доброволец.
– Чего? – встрял Фешт.
– Говорит, что лексическая единица «Тагора» обозначает «Мир».
– Ага! – потер ладони Фешт. – Оно само подтвердило свое иномировое происхождение. Ментоскоп – ментоскопом, но для протокола лучше, если оно само… Одобряю! Теперь спросите еще раз, какого массаракша они здесь забыли, и будьте тверже! Мы их к себе не звали!
Поррумоварруи пытался спрашивать и так, и этак, но доброволец стоял на своем:
– Освободи меня!
– Господин профессор, быть может, стоит построить разговор иначе? – предложил Птицелов. – Попробуйте договориться с ним. Пообещайте что-нибудь.
– Договориться с жуком? – Фешт поморщился. – Ох уж мне эта великосветская дипломатия!
Профессор снял очки, протер стекла носовым платком. Заговорил почти ласково:
