Птицелов на цыпочках прокрался в детскую. Киту не спал. Сидел в кроватке, задумчиво обгладывал деревянного гвардейца. Зубки чесались у наследника никому неведомого герцогства Хаззалгского. На отца Киту внимания не обратил. Взгляд его змеиных глазенок был направлен на замызганное окно, за которым метались в тусклом вечернем свете черные силуэты. Малыш развлекался, гонял летучих мышей, как гоняют породистых турманов голубятники. Только юному герцогу не было нужды забираться на крышу и оглушительно свистеть. Он оставался в своей кроватке и… Кто знает, каким макаром умудрялся Киту повелевать неразумными тварями?
Птицелов даже и не пытался размышлять на эту тему. Так ведь и последние мозги вывихнуть можно! Он протянул руку к голове сына, чтобы погладить по серебристой шерстке, но ладонь его замерла на полпути. Рядом с Киту столбиком торчала здоровенная панцирная крыса.
– Ах ты ж зараза! – прошептал Птицелов, приноравливаясь, как бы пришибить гадкого грызуна и не напугать сынишку.
Панцюк почувствовал угрозу. Цепляясь крошечными коготками за байковую рубашонку малыша, он взобрался ему на плечо. Повернулся мордочкой к Птицелову, вздыбил чешуйки на спине и пропищал:
– Не трогай моего говоруна!
Птицелов отшатнулся, переспросил:
– Чего?
– Животное-говорун, – пояснила крыса. – Я сам его вырастил.
– Киту, так это ты? – сообразил наконец Птицелов. – Не знал, что ты говорить умеешь…
– Умею, – отозвался малыш, – только здесь…
Панцюк похлопал розовой лапкой Киту по серебристой макушке.
Птицелов опомнился. Разумеется, крысы не говорят. Дело в телепатии. Голос панцюка звучит у Птицелова в голове. Вернее, это голос Киту звучит в голове, а панцюк просто пищит, как ему и положено. Животное-говорун…
Птицелов вдруг совершенно отчетливо увидел будущее своего приемного сына…
Пещера, где с потолка свисают корни, похожие на голые крысиные хвосты… Желтые змеиные глаза с пульсирующим зрачком… И чужие холодные слова, которые не произносятся вслух…
Киту нечего делать в Столице. Он здесь чужой. Его место там, в радиоактивных пустошах за Голубой Змеей. Его судьба быть учителем, защитником и врачевателем отверженных. Он – будущий Колдун, пастырь мутантов, существо, пришедшее из Массаракша, но принадлежащее Миру. А истинное предназначение мутанта Птицелова не в том, чтобы гоняться за иномирянами, а в том, чтобы кормить и охранять Киту до тех пор, пока тот будет нуждаться в приемном отце.
Птицелов легонько прикоснулся к серебристой шерстке на головке сына и убрался из детской.
Лию он застал за несвойственным ей прежде занятием. Она смотрела телевизор. Телевизор был новенький, с большим цветным экраном и хорошим звуком. Его привезли через несколько дней после возвращения герцогского семейства домой. Парни, которые доставили огромную пеструю коробку ни словом не обмолвились о том, от кого подарок, но Птицелов понял – от Странника. Лия до такой степени чувствовала себя виноватой, что поначалу не обратила на диковинный аппарат внимания. Она целую неделю не жаловалась на судьбу, а только ластилась и норовила накормить чем-нибудь вкусным. Потом все вернулось на круги своя. Каждый день и каждую ночь она умоляла его переехать из Столицы. Она говорила, что ей тяжело дышать городским воздухом. Что каждый встречный норовит прошипеть ей в лицо проклятие или же плюнуть в след. Что их непохожий на других ребенок должен расти среди себе подобных – таких же мутантов, дабы не стать неприкаянным изгоем.
Что ж, в словах Лии был резон. И сегодня Птицелов это понял неожиданно четко.
Если он вернется из южных джунглей живым, он поддастся на уговоры жены.
Лия и Киту – это самое дорогое, что у него есть. Он уже чуть было не потерял их и ни за что не позволит повториться этому вновь.
По телевизору шла какая-то бесконечная мелодрама из жизни довоенной аристократии. Лие нравилось. Она даже ни словом не обмолвилась о том, что муж задержался до поздней ночи. Глянула мельком – в глазах слезы – и снова отвернулась к экрану, где юную герцогиню взасос целовал импозантный военный.
– Посмотри-посмотри! – заулыбась она. – Какие они красивые! Я даже не знала, что люди бывают вот такими!
Птицелов подошел к ней сзади, обнял, поцеловал в макушку, которая просвечивалась сквозь редкие волосенки. Лия сроду не слышала об искусстве и плохо понимала разницу между настоящей и вымышленной жизнью.
– Покормишь меня?
– Милый… – протянула она с несвойственной для себя интонацией: наверное, подслушала ее у одной из героинь сериала. – Серия скоро закончится…
Гречневая каша успела остыть. Пришлось раскочегаривать керогаз. Когда подошла очередь чаепития, на кухню пришла Лия. Тихоньку опустилась на самодельный табурет. Птицелов налил ей подслащенного сахарином чаю. Лия взяла чашку двумя руками, подула и снова поставила на стол.
– Все бережешь и бережешь меня, Птицелов, – сказала она. – А мне уже пора второго рожать. Пока не забыла, как это делается…
Птицелов промолчал.
– Только не в этих ваших Столицах, – продолжала Лия, повесив нос. – Я видела сегодня в глазок, как соседка водила скрещенными пальцами перед нашей дверью, а потом подметала веником перед порогом, пятясь и плюя через плечо. Боюсь, порчу наводит. Хотела выйти и прогнать, да не знала только, что ей сказать…
И снова Птицелов ничего не ответил.
– Милый, уедем отсюда, а? Милый…
– Уедем, – согласился он.
Глаза Лии широко распахнулись. На личике появилось недоверчивое выражение: а может, я ослышалась? а может, он меня обманывает?
– Как только я вернусь, – договорил Птицелов, ощущая комок в горле. – Мы обязательно уедем. Пусть все будет так, как ты захочешь.
– …И вот сидим мы с Одноглазым и с этим… мичманком Мааром на пляжике, тушенку чудною жрем. Долго сидим. Мировой Свет, почитай, раза два тускнел и разгорался, пока мы его ждали, Саада твоего. Остальные уже разбежались, а мы все сидим. Сами не знаем – зачем. Вдруг появляется. Морда осунувшаяся, совсем шкелетиком стал. Подзывает нас. Мы, натурально, обрадовались: куда прикажете! А он: не задавайте лишних вопросов. Следуйте за мною и ничему не удивляйтесь. Мы за ним. Стараемся не удивляться. Хотя трудно. Сначала кальмары эти с фонариками. Потом какие-то обломки, похожие на рыцарские латы. Потом купол желтый. А за куполом черное яйцо…
– Что за яйцо? – поинтересовался Птицелов.
Он рассеянно прислушивался к бубнежу Облома, умиляясь: надо же, жив курилка!
Облом восседал на высоком табурете, выложив локти на барную стойку. Рожа бывшего Неизвестного Отца лоснилась так, что поневоле не хотелось верить в его скитания по скалистым берегам Чучунского архипелага. Облом прихлебывал пиво из литровой кружки, жмурился от удовольствия и продолжал свою полярную сагу:
