Правда, оставалось непонятным, чем грязевики смогли подкупить сидельцев из соседнего 1089-го спецлагеря. А как иномиряне договорились с десантурой – вообще тайна, покрытая мраком. Но в процессе все станет на свои места. Стоит только начать работать, как это всегда бывает.
Птицелов перебросил клавишу селектора.
– Нолу, профессор еще у себя?
Ответ последовал с ощутимой заминкой.
– Да, господин Птицелов. Но он собирается выехать в Академию и распорядился подать автомобиль. Вам придется поспешить, если хотите застать его на месте.
Птицелов хлопнул себя по лбу. Рыбка Нолу умерла от рака, месяца не прошло. Теперь в кресле секретаря Поррумоварруи сидит
Тана – расторопная и говорливая девица с типичным хонтийским темпераментом. Он же, оставаясь мыслями в южных джунглях, совсем забыл… Массаракш, неудобно как-то получилось.
– Тана, попросите профессора задержаться, – проговорил Птицелов. – Я сейчас бегу к нему.
Он открыл дверь своим ключом.
Осторожно вошел в прихожую, пристроил на тумбочку авоську и принялся снимать туфли. В городе в эти часы не было электричества, а в прихожей у него – как на стройке. Козелок стоит у стены, под ним – ведра с известкой, тут же стремянка собранная, щетки и кисти на длинных ручках. Потолки-то высоченные, а заливали бывшие соседи сверху бывших же владельцев этой квартиры что ни месяц. Вот он и хотел маломальский ремонт сделать, раз здесь поселили.
Но, видимо, придется перетерпеть до лучших времен.
Лия была на кухне. Там горела керосиновая лампа и мелькали тени. Птицелов отыскал тапки, подхватил авоську и пошел на свет.
Его юная жена, стоя на табурете, развешивала пеленки. Веревок Птицелов натянул в квартире, как паук – паутины. Лия ни до одной не доставала, но если бы он прикрепил веревки чуть ниже, то пришлось бы ему передвигаться по жилищу, согнувшись в три погибели.
– Ну почему он всегда какает в одно и то же время? – пожаловалась Лия, едва Птицелов переступил порог. – Не думается мне, что это нормально…
– Может, доктору покажем? – в тон жене пошутил Птицелов.
Лие радоваться бы, что не приходится ей вскакивать по ночам – греть воду и омывать ребеночку все, что требует омовения. Спит малыш крепко, даже завидно иногда становится, так крепко он спит. Ну, бывает, титьку попросит разок, покушает немного, а потом до самого утра – хоть из автомата над ухом пали. А она встревожена.
Боится того, боится этого… Как будто не в столичной квартире живет, а в лачуге на краю разрушенного войной и теперь уже безымянного города. Там по ночам шастают упыри, высматривая зазевавшихся мутантов, чтобы утащить их в подземку. Там в невысыхающих болотцах на дне воронок живут ящеры-мясоеды. Туда с приходом опалесцирующего сумрака наведывается Смерть с Топором – Темный Лесоруб, и дети выходят к ней сами – спящие, покорные.
Там нужно было бояться всего. А здесь – разве что случайных генофобов, ненавидящих мутантов.
Лия оглянулась. Сверкнула полными слез глазищами из-под платка, низко опущенного на деформированный мутацией лоб.
– Доктору покажем, – пробурчала, скрестив на груди худенькие руки. – Доктора, они ведь с нами, мутантами, не цацкаются…
Птицелов вздохнул. В нем – молодом начальнике сектора «Оперативного реагирования» Отдела «М», повидавшем на своем веку смерть, предательство, чудовищных мутантов кризис-зоны и пришельцев из Масса-ракша, – жила трогательная смесь любви и жалости к этому бедному, маленькому, затравленному зверьку. Он принялся вынимать из авоськи на стол добычу: пару банок овощной икры, куриный окорочок, завернутый в промасленную бумагу, коробку макаронных рожков и сладкую соевую плитку «К чаю». Продукты он купил в магазине, который работал при общежитии Отдела «М», а сладкую плитку – в буфете.
Лия сначала обрадовалась – на ее обычно болезнено-бледных щеках появился румянец, – а потом спросила жалобно:
– Молочка не купил? Я же просила…
– Зато – вот! Гляди! – Птицелов толкнул по столешнице сверток с окорочком. – Пожарю, пока свеж.
– Ой, а я как раз каши наварила! – похвасталась Лия.
– Что ж, гарнир у нас уже имеется, – обрадовался Птицелов. – А я сейчас курицу топориком, а потом – на сковородку, с лучком, маслом…
Лия крякнула, потянулась и прищепила к веревке последнюю пеленку. Потом она присела на табурет, поболтала ногами в длинных шерстяных носках. Птицелов, как мальчишка, уставился на ее острые коленки.
– Гляжу, все бережешь и бережешь ты меня, Птицелов, – улыбнулась она, наклонив голову вбок. – Как с маленькой со мной нянчишься. А у иных в мои годы – не один, а двое и трое деток!..
– В стране, вообще-то, голод и разруха, – напомнил ей Птицелов, принимаясь разворачивать курицу. – Вот восстановим хозяйство, можно будет и о прибавлении в семействе позаботиться.
– Я в ваших политиках не разбираюсь, – отмахнулась Лия. – А вдруг с тобой и мной что-то случится? А Киту – он такой непохожий на остальных. Он не должен остаться один…
– Да что с нами в Столице может случиться! – натужно усмехнулся Птицелов, о предстоящей командировке в джунгли пока говорить не хотелось. Он сообщит, но не сейчас, а чуть попозже. Пусть этот вечер пройдет без слез…
– Мне не нужна эта квартира и эти удобства! – Лия вскочила с табурета, прошлась по кухне туда-сюда. – Мне нужно, чтоб простор был, чтоб вода – из колодца. Чтоб люди с добрыми глазами вокруг и чтоб ты – всегда рядом! Давай вернемся к своим – к мутантам!
– Люди с добрыми глазами! Как же… – буркнул Птицелов.
Вспомнилось, как эти «свои» чуть было не скормили Лию упырям. За то, что вернулась в поселок с Киту в животе. Из Массаракша вернулась, да, было дело…
– Ты бы сам построил дом, – защебетала Лия. – Ходил бы на охоту и охранял нас с Киту от упырей. А я бы заваривала тебе вкусный чай из трав. И сидела бы у окна, ожидая, когда ты придешь – мой женишек с топором…
– Что-что?.. – спросил Птицелов неожиданно севшим голосом.
Лия-Лия, что с тобой творится? Черный Лесоруб не идет у тебя из головы! Мне придется тебя оставить – быть может, надолго. Что же делать?
– А что? – не поняла Лия.
Их диалог прервал глухой стук. Они посмотрели сначала друг на друга, а потом в сторону темной прихожей.
– Киту шалит, – сказала Лия громким шепотом. – Проголодался, поди, кроха.
– Ну, идем. – Птицелов снял со стены керосинку. – Чего ждать?
Маленький Киту сидел в кроватке и колотил игрушкой – обшарпанным деревянным гвардейцем – по изголовью. Он не плакал, он был сосредоточен. Сверкнули вертикальные зрачки, отражая свет керосинки, когда его родители вошли в комнату.
Лия распахнула халатик, взвесила в ладонях груди, выбирая ту, в которой больше молока. Взяла Киту на руки, присела на край кровати и принялась кормить, кусая губы и посматривая искоса на мужа.
