Заставляя своего героя в качестве «головного»,
теоретического тезиса проповедовать доведенную до логического предела программу
крайнего индивидуализма, Достоевский наметил уже в первой части «Записок из
подполья» и возможный, с его точки зрения, выход из этого состояния.
Воображаемый оппонент «подпольного человека» говорит ему: «Вы хвалитесь
сознанием, но вы только колеблетесь, потому что хоть ум у вас и работает, но
сердце ваше развратом помрачено, а без чистого сердца — полного, правильного
сознания не будет» (…). Очевидно, в доцензурном варианте эта мысль была развита
еще более определенно. По утверждению автора, места, где он «вывел потребность
веры и Христа» (см. выше), были запрещены. О том, что имел в виду Достоевский,
говоря о «потребности веры и Христа», можно судить по заметкам в записной
тетради (1864–1865 гг.), сделанным вскоре после опубликования «Подполья».
Упрекая «социалистов-западников» в том, что они, заботясь только о материальном
благополучии человека, «дальше брюха не идут», Достоевский писал в набросках к
статье «Социализм и христианство»: «Есть нечто гораздо высшее бога-чрева. Это —
быть властелином и хозяином даже себя самого, своего я, пожертвовать этим я,
отдать его — всем. В этой идее есть нечто неотразимо-прекрасное, сладостное,
неизбежное и даже необъяснимое <…> социалист не может себе представить,
как можно добровольно отдавать себя за всех, по его — это безнравственно. А вот
за известное вознаграждение — вот это можно <…> А вся-то штука, вся-то
бесконечность христианства над социализмом в том и заключается, что христианин
(идеал), все отдавая, ничего себе сам не требует».
Второй части «Записок из подполья» — «По поводу мокрого
снега» — в качестве эпиграфа предпосланы стихи Некрасова «Когда из мрака
заблужденья…» (1845). Тема этого стихотворения варьируется и в повести, где она
подвергается, однако, глубокому переосмыслению, как и темы жоржсандовских
повестей 1850-х годов, — переосмыслению, включающему в себя сочувственное и
одновременно полемическое отношение к ним. Конфликт между Лизой — носительницей
«живой жизни» и «мертворожденным» «небывалым общечеловеком», «парадоксалистом»
из подполья кончается нравственной победой героини. В облике этой героини нашли
отражение некоторые черты «сильно развитой личности», о которой Достоевский
писал еще в «Зимних заметках» и представление о которой в конце 1864 г., т. е.
после опубликования «Записок из подполья», дополнилось новыми штрихами. Так, в
подстрочном примечании Достоевского к статье Н. Соловьева «Теория пользы и
выгоды» сказано: «Чем выше будет сознание и самоощущение своего собственного
лица, тем выше и наслаждение жертвовать собой и всей своей личностью из любви к
человечеству. Здесь человек, пренебрегающий своими правами, возносящийся над
ними, принимает какой-то торжественный образ, несравнимо высший образ
всесветного, хотя бы и гуманного кредитора, благоразумного, хотя бы и гуманно,
занимающегося всю свою жизнь определением того, что мое и что твое» (Эпоха.
1864. № 11. С. 13).
* * *
Многое из того, что в «Записках из подполья» только
намечено, было развито в последующих романах Достоевского, и в частности в
первом из них, в «Преступлении и наказании».
Вышедшая в свет в конце марта 1864 г. первая часть «Записок
из подполья» тотчас же обратила на себя внимание революционно-демократического
лагеря. Щедрин включил в свое обозрение «Литературные мелочи» «драматическую
быль» — памфлет «Стрижи» Высмеивая в сатирической форме участников журнала
«Эпоха», он под видом «стрижа четвертого, беллетриста унылого» изобразил Ф. М.
Достоевского.
Пародия Щедрина — единственный непосредственный отклик на
«Записки из подполья». Интерес критики к этой повести пробудился уже после
опубликования романа Достоевского «Преступление и наказание» (1866).
Н. Н. Страхов в статье «Наша изящная словесность»
подчеркивал, что «подпольный человек» «со злобой относится к действительности,
к каждому явлению скудной жизни, его окружающей, потому что каждое такое
явление его обижает как укор, как обличение его собственной внутренней
безжизненности» (Отеч. зап. 1867. № 2. С. 555). Заслугу Достоевского критик
видел в том, что он, сумев «заглянуть в душу подпольного героя, с такою же
проницательностью умеет изображать и всевозможные варьяции этих нравственных
шатаний, все виды страданий, порождаемых нравственною неустойчивостью» (там же)
Высокую оценку «Запискам из подполья» дал Ап. Григорьев. В
письме к Н. Н. Страхову от 18 (30) марта 1869 г. Достоевский вспоминал, что
Григорьев похвалил эту повесть и сказал ему: «Ты в этом роде и пиши».
Впоследствии «Записки из подполья» привлекли особое внимание
Н. К. Михайловского, посвятившего их разбору специальный раздел в статье
«Жестокий талант» (1882).
С конца XIX в. постепенно рос интерес к этой повести.
Мироощущение «подпольного человека», генетически связанного с «лишними людьми»
1840–1850-х годов, заключало в себе ростки позднейшего буржуазного
индивидуализма и эгоцентризма. Художественное открытие Достоевского, впервые
указавшего на социальную опасность превращения «самостоятельного хотения»
личности в «сознательно выбираемый ею принцип поведения», на рубеже XIX и XX
вв. получило подтверждение в ницшеанстве, а позднее в некоторых направлениях
экзистенциализма.
