Ни живой ни мертвый, я упал на пятую точку опоры. Хорошо, что не пальнул из ружья, как тогда на «Дельфине». «Все!» — подумалось мне.
Цилиндр вытянулся, закачался на щупальцах. Он словно раздумывал, что именно следует сделать с наглецом, нарушившим его покой. Механизм возвышался надо мной, словно водонапорная башня — вроде тех, что можно увидеть возле железных дорог. Затем цилиндр передвинулся вбок и под шорох осыпающегося щебня взобрался на холм. На плоской вершине он втянул в себя щупальца, сжался, превратившись в неприметный бочонок.
Я сидел, обливаясь холодным потом, сердце колотилось так сильно, что едва не выпрыгивало наружу через перекошенный рот.
Меня схватили сзади. Цепкие пальцы вцепились в ткань плаща. Лишь смутное понимание, что это может быть только Гаврила, спасло меня от преждевременной кончины.
— Что стряслось? Где? — послышался громкий шепот боцмана.
Вместо ответа я просто указал ружьем на вершину холма. Гаврила дернулся так, будто по ребрам ему наподдали тележной оглоблей.
— Ядрена вошь! — прошипел он и сейчас же вскинул винтовку. Я поймал Гаврилу за предплечье, надеясь остановить боцмана до того, как грянет выстрел.
— Почему он стоит? — недоумевал Гаврила. — Я держу на мушке…
— А зачем? — Я пожал плечами, удивляясь тому, насколько быстро мне удалось овладеть собой. — Мы — люди. Находимся рядом с человеческим лагерем. Мы не пытаемся бежать в пустыню и ничем не угрожаем «хозяевам». Нас незачем атаковать. Не удивлюсь, если в глазах этого механизма люди — что для тебя стая воробьев! Ничем не отличаемся друг от друга.
— Безмозглая машина! — вновь прошипел Гаврила. — Консервная банка!
Мы осторожно двинулись дальше. Было не по себе оттого, что в тылу пришлось оставить верного пса «хозяев». Кто знает, как он себя поведет через час или даже через минуту? Никто. В том-то и дело…
Далеко уйти не удалось: впереди послышалась возня. Шорохи и бормотание сначала звучали неразборчиво, но потом, по мере приближения их источника, все стало яснее ясного.
Я был потрясен: не ожидал, что среди ржавых песков, под чужим холодным небом могут бушевать человеческие до мозга костей страсти!
По узкой тропинке, что пролегала между холмов, навстречу нам шел какой-то мужик. Перед собой он вел упирающуюся девицу, та отчаянно отбивалась и издавала приглушенные вопли. Мужчина, по-видимому, закрывал ей рот ладонью, а вторую руку держал на тонкой шее. При этом бархатистым баском он бормотал то, что плетут мужчины, желающие овладеть женщиной во что бы то ни стало. Угрозы и грязная брань с легкостью уступали место ласковым словам и униженным просьбам. Но, по-моему, этот недостойный тип мог говорить, что душе вздумается. Хрупкая женская фигурка полностью терялась на фоне утесо-подобного бугая — обладателя роскошной бороды, мощного, словно форштевень броненосца, торса и длинных рук. Такой если захочет, то справится и с пятью барышнями, сколько бы те ни лягались и ни звали на помощь.
Эти двое шли просто на меня! Казалось, смысл их бытия свелся к неравной борьбе, которую они вели друг с другом. Еще три шага, и склоненная голова женщины упрется мне в грудь…
То, что произошло дальше, длилось секунд десять, не более. Но эти секунды подарили мне море ярких и не очень приятных впечатлений.
Я, не придумав ничего лучшего, схватил ружье за ствол. Замахнулся как следует и врезал незнакомцу прикладом между глаз. Мужик выпустил барышню, прижал ладони к переносице и начал плавно, словно Пизанская башня, валиться набок.
Вырвавшись, девица смогла сделать шаг или два, затем она упала на спину, сама себе зажала рот руками и заголосила, глядя на меня:
— Ы-ы-ы!!
И тут я опешил. Привела в ужас мысль, что я мог убить негодяя. Бесспорно, этот здоровенный мужик — сволочь редкая… но мне не хотелось бы уподобляться Гавриле, который сначала крушит черепа, а потом корит себя до полусмерти. К тому же темнота не позволяла разглядеть лицо этого человека. Может, я сейчас избиваю моряка с «Кречета»? Может, даже кого-то из офицеров — ведь среди них были личности с весьма плотным телосложением.
И потому-то испытал облегчение, когда мужик начал стремительно приходить в себя. Сначала он забубнил нечто нечленораздельное, а затем выдернул из-за пояса нож с узким и кривым, словно львиный коготь, лезвием. Но радоваться мне пришлось недолго: увалень прыгнул, распрямляясь в воздухе, подобно пружине, подобно атакующему гепарду. Прикладом я отбил руку с зажатой в ней сталью. Завертелся волчком, пропуская пахнущее крепким потом тело мимо. И сейчас же раздался влажный хруст! На лицо мое, как показалось, откуда-то сверху, с неба, упали горячие капли. Мужик опять оказался на земле. На сей раз было ясно, что он больше не поднимется. Из мрака за моей спиной вышел Гаврила. В свете звезд мокрое лезвие прихваченного на «Дельфине» топорика блестело, как глянец.
— Ты уразумел, кто эти персоны? — спросил он таким тоном, что мое негодование относительно чрезмерного насилия умерло в зародыше.
Гаврила склонился над мычащей девицей. Схватил ее за запястья, рванул вверх.
— Вставай! Ты помнишь меня? Нет? Девица затрясла головой, сверкая переполненными страхом глазами.
— Что это значит? — не выдержал я. — Кто это, Гаврила?
— Не узнаешь? — бросил боцман в мою сторону, затем повернулся к девице. — А ну, убери руки от мордахи!
— Галина! — ахнул я. — А это… это… — Я указал стволом ружья на подергивающее ногами тело.
— А это — один из тех, кто так и не привез ее с подружками в Турцию, — пояснил Гаврила.
— Галина, мы моряки с броненосца, — проговорил я, ощущая трепет в груди. — Вы должны нас помнить. Мы не причиним зла…
— Оставь, доктор! — поморщился Гаврила. — Оставь, оставь… Она позабыла этот язык! Она понимает иное обращение.
Боцман вынул из-за голенища сапога нож. Прежде чем я успел издать хотя бы звук, лезвие легло на скулу перепуганного создания.
— Тихо! — потребовал Гаврила. — Сейчас ты ответишь на мои вопросы, красавица. Ответишь шепотом, но вразумительно. А вздумаешь валять дурочку — срежу мордаху. Будешь черепом голым сверкать. Тебе понятно, мазелька?
Галина часто закивала. Я рассеянно огляделся: лишь темные холмы и звезды были свидетелями того, как низко мне пришлось пасть в этом мире. Я стал соучастником преотвратительного действа и, несмотря на то что сердце мое преисполнилось негодованием, не стал останавливать Гаврилу.
— Сколько в лагере человек? — начал допрос боцман.
— Сро… с-сорок, — ответила Галина.
— Где они сейчас?
— В норах. В ямках. Не троньте лицо, дядя! У меня дите будет!
— Поглядим. Кто охраняет?
— Два багатура, паук-бегунец и Мустафа.
— Что за Мустафа?
— Лохмач он. Мустафой его хозяины прозвали. Сказали, шибко на турка, что гроши им за баб платил, похож. Такой же волохатый и нехристь такая же.
